– Левашев! – снова прогромыхал воспитатель, – выйди из строя!
Мальчик, который разговаривал с Лерой во дворе интерната и в столовой, сделал три шага вперед и замер в ожидании дальнейших указаний. Саныч колобом подкатился к нему и уперся в него неподвижным взглядом. В классе повисла напряженная тишина.
– Сегодня, перед обедом, когда я ушел в столовую, ты прекратил работу! – притворно слащавым голосом начал коротышка и тут же привычно рявкнул, – это правда?
Левашев вздрогнул и опустил голову.
– Более того, – продолжал воспитатель, – ты подбил нового воспитанника нашего интерната, Лопухина, сделать то же самое. А это куда более серьезный проступок. Это смахивает на организацию саботажа воспитательного процесса. Лопухин! – не поворачивая головы, гаркнул Саныч, – выйди из строя!
У Леры засосало под ложечкой, ноги сделались ватными и согнулись в коленях. Так, на полусогнутых ногах он сделал несколько шагов и остановился возле воспитателя. Саныч медленно перевел на него взгляд.
– Левашев подбивал тебя прекратить работу?
Брови воспитателя грозно сдвинулись к переносице. Лера растерянно захлопал глазами. Три разных по силе чувства боролись в его душе, пытаясь перетянуть волю мальчика на свою сторону. Самое слабое из них подсказывало сознанию, что надо рассказать все как было, поскольку взрослым необходимо говорить только правду. Наперекор ему второе чувство требовало скрыть правду и тем самым прийти на помощь товарищу, попавшему в беду. Тем более, что товарищ этот уже дважды помог Лере добрым советом. Но сильнее первых двух, вместе взятых, было третье чувство, которое называлось коротким словом страх. Страх, который полностью завладел сознанием мальчика, сковал его волю и тело. Страх перед толстым коротышкой с громоподобным голосом, страх перед враждебной, непонятной средой, окружавшей мальчика: забором с колючей проволокой, мрачными серыми стенами и десятками равнодушных пар глаз воспитанников детского учреждения. Страх этот без труда победил остальные чувства, и Лера тихо прошептал:
– Да. Подбивал.
– Не слышу! – рыкнул Саныч, – говори громче!
Лера судорожно вздохнул полной грудью и почти выкрикнул.
– Подбивал.
– Тааак, – удовлетворенно улыбнулся коротышка и опустил пухлую ладошку на Лерино плечо, – молодец. Не соврал. Поэтому от карцера ты освобождаешься. Пойдешь сейчас к Пелагее Петровне, ты ее знаешь, она тебе белье выдавала, возьмешь у нее ведро, тряпку и вымоешь все лестницы в здании интерната. Ну, а ты, Левашев, – воспитатель медленно развернул свое грузное тело, – ты отправишься на двое суток в карцер. Надеюсь, это тебя кое-чему научит.
Больше четырех часов Лера драил интернатовские лестницы. Самоподготовку, которой занялись в классной комнате ребята его отряда, он пропустил. И главное, он пропустил ужин. Три раза в течение работы его навещал Саныч. Ворчал по поводу низкого качества уборки и две самые длинные лестницы заставил вымыть заново. В свой последний визит Саныч долго и тяжело вздыхал, оглядывая только что вымытую Лерой лестницу, сокрушенно качал головой и, неожиданно, дружески похлопав Леру по плечу, почти ласково произнес:
– Ладно. Заканчивай. Спать пора.
Он проводил Леру в большую, темную комнату, где в три ряда стояли металлические кровати с панцирной сеткой. Возле каждой кровати размещалась тумбочка. Ничего, кроме кроватей и тумбочек в комнате не было. Даже шкафов. На кроватях лежали мальчики и, что очень поразило Леру, все на правом боку. Саныч подвел Леру к свободной кровати в среднем ряду и прошептал ему в самое ухо:
