– Воронцова! – позвал парень, не доехав до нее десяти метров.
– А? Это ты, Женька? – сдерживая радость, откликнулась она.
– Ну! Ты чего застряла? – подъезжая, спросил он.
– А я лыжу сломала, – внутренне ликуя, объяснила Лида.
– Ну, ты даешь, Воронцова. На ровном месте… Ладно. Что с тобой делать-то?
– Не знаю, – растерянно пожала она плечами.
– Короче, так. Надевай мои лыжи, а я пешочком по холодочку.
– Неудобно как-то.
– Неудобно на потолке спать. Давай сюда ногу, помогу крепление приладить.
Воскресив в памяти этот эпизод, она переживала неповторимые мгновения счастья и одновременно досаду на себя. Даже не поблагодарила парня за рыцарский поступок – на прощание бросила: «Пока!» – и с независимым видом пошлепала восвояси. Дуреха!
Вздохнув, Лида отошла от окна и посмотрела на ребят. До чего благодатная для глаз учителя картинка! Старательно и вдохновенно трудились ученики над своими шедеврами. Кое-кто даже кончик языка высунул, а Рита Кошкина испачкала гуашью свой вздернутый носик и, не заметив оплошности, продолжала рисовать. Сказать ей об этом?
– Эй, Кошкина, – вдруг пробасил Эдик, – ты заодно и щеки покрась. Клевые маски-шоу получатся.
Настя прыснула и начала ладошкой стирать краску с носа недоумевающей Риты.
В перерыве Лида вошла в кабинет Инны Ивановны.
– Проходите, Лидия Петровна, присаживайтесь, – миролюбиво пригласила Веселкина.
Внутренне собравшись, Лида приготовилась к самому худшему.
– Не люблю длинных предисловий, – начала Инна Ивановна, – поэтому сразу же скажу, о чем пойдет речь. Дело в том, что от родителей поступила жалоба…
У Лиды оборвалось сердце. Господи, какая жалоба?
– Одна из матерей жалуется на вас, Лидия Петровна, мол, ее ребенок страдает от излишней строгости. Так и сказала: страдает.
– А кто конкретно, вы не скажете?
– Нет. Это пока нецелесообразно. Ведь вы живой человек, и ничего, как говорится, человеческое… То есть в интересах ребенка мы не будем конкретизировать и тем самым усугублять конфликт. А то, что это именно назревший конфликт, сомневаться не приходится. Что вы на это скажете?
– Что я скажу? – растерялась Лида и пожала плечами. – Даже не знаю. Если бы вы назвали имя ребенка, я, может, и сумела как-то объяснить… Ведь все они разные, настолько разные, что…
– Это я знаю, – перебила Инна Ивановна. – И все-таки надо принять меры. Как с моей, так и с вашей стороны. Вы понимаете?
– То есть я должна меньше требовать? – спросила Лида. – А как же дисциплина? Без нее трудно управлять коллективом. Невозможно объяснять новый материал…
– Я все понимаю. Дисциплину никто не отменял. Но у нас все же творческая школа, допускающая определенную свободу, как сейчас говорят, демократичность. Нельзя воспитать художника постоянными окриками и придирками.
– Придирками? – похолодела Лида. – Именно так написано в этой жалобе?
– Да.
Веселкина какое-то время молча смотрела на сникшее, расстроенное лицо Лиды, затем сжалилась и уже неофициально закончила:
– Не принимайте так близко к сердцу, Лидия Петровна! Это рядовой рабочий момент. Вам не пришлось работать в общеобразовательной школе, поэтому вы так реагируете. А у меня закалка как раз оттуда, не один пуд соли съеден, и поседела, и здоровье угробила из-за наших деток… Здесь, я бы сказала, курорт по сравнению… Так что успокойтесь и идите работать. Только, прошу вас, подкорректируйте ваши методы, хорошо?
Лида удрученно кивнула и вышла из кабинета.
