– Больше я подобного не переживу. Можешь быть в этом уверен.
Через пять дней Андрей снял комнату на Остоженке у приличной старушки, Гортензии Павловны. В одной жила сама хозяйка, а маленькую семиметровку сдавала, «чтобы позволить себе удовольствия. На пенсию, знаете ли…». Удовольствия Гортензии были гастрономического свойства – тортики, пирожные, шоколадные конфеты и деликатесы в виде судака в желе или печеночного паштета.
– Какая же я транжира! – пугалась она, выкладывая покупки на кухонный стол. И печально, словно оправдываясь, добавляла: – А что у меня осталось в этой жизни? Какие удовольствия? И только вот эти! – И с любовью и предвкушением принималась распаковывать коробки и развязывать свертки. Потом стелила пожелтевшую скатерку с кружевом по краям, ставила тарелку старого фарфора и раскладывала серебряные приборы, и варила в старинном кофейнике кофе. Красиво располагала принесенные яства, недолго с умильной улыбкой любовалась натюрмортом, включала телевизор и начинала трапезничать.
Квартиранта к столу приглашала, но он всегда отказывался, а она и не настаивала. Андрей со смехом интересовался, не влияют ли на аппетит последние новости. Старушка отвечала:
– А я и не слушаю! Это для фона. И потом, такая прелесть эти эклеры! Разве что-нибудь может мне испортить впечатление от них?
После еды она засыпала там же, за столиком, в глубоком кресле, под звук телевизора. И на лице ее было написано, что жизнь прекрасна.
Иногда Гортензия «впадала в благость» и пускалась в воспоминания. Это было бы весьма забавно, если бы истории не повторялись день ото дня. Замужем она не побывала – ни разу за всю свою долгую жизнь. А вот «сердечных» друзей имела. Почти до самой старости. Говорила, что все ее мужчины были прекрасны и звали замуж, но «оков и якорей» ей не хотелось. Присутственные дни любовникам она определяла сама, от помощи не отказывалась, а вот подарков не требовала – говорила, что просили тогда только содержанки, коими быть было зазорно. Детей не хотела, жила как птичка божья. И говорила, что, если предложат новую жизнь, с листа, выберет точно такую же.
– А немощи не боитесь? Болезней? – удивленно спрашивал Андрей.
Она легко отмахивалась.
– А что изменится, если я буду дрожать в ожидании плохого? Только приближу это плохое. Будет день, будет пища. Там и буду решать, как быть. А здоровье у меня отменное. Грех жаловаться.
И вправду – из лекарств у Гортензии были только мятные капли и спиртовая настойка для коленей.
– Скрипят! – очень удивлялась она.
Умерла старушка на лавочке у подъезда, куда присела отдохнуть в теплый майский денек, держа в руке авоську с кефиром и сдобными булочками. Присела, задремала и… Больше глаз не открыла, пока не хватился дворник.
После похорон, которые устроил и оплатил Андрей – у Гортензии не нашлось ни рубля заначки, – с квартиры пришлось съехать.
Тогда у него был роман с прекрасной женщиной, телеведущей. Она делала яркие и необычные для того времени программы – встречи с забытыми актерами и режиссерами. Умница была и красавица. Уставала как проклятая, но всегда была в хорошем настроении. Ему было интересно с ней. Она остроумно и весело рассказывала телевизионные байки. Андрей переехал к ней, но совместная жизнь не удалась. Она, одиночка по натуре, уставала от его присутствия в квартире. Он это чувствовал и через пару месяцев съехал, вернулся к матери. Друг от друга они успели отвыкнуть и теперь явно друг другу мешали. Андрей подумывал о том, чтобы занять денег и вступить в кооператив. Пусть у черта на куличках, у Окружной, пусть с крошечной кухней и комнатой, но все же свое, отдельное жилье. Да и матери хлопоты не по годам – ее тоже следовало оставить в покое.
