– Пшли вон, окаянные, – совсем не миролюбиво рявкнул он на них хриплым голосом. Отталкивая самых наглых сильной рукой.
Подойдя поближе к протодиакону, Епифаний смиренно наклонил голову, и заискивающе сказал,
– Смотри, отче, на что меня вчера Отец небесный наставил.
Достав икону, он гордо показал ее Спиридону. Протодиакон на секунду замер, а потом, побелев, выпучил глаза, раскрыл рот и какое-то время похлопал им как вытянутая на сушу рыба. Епифаний решил, что протодиакона сейчас должно быть хватит удар, поэтому на всякий случай отошел в сторону, но тот, набрав полную грудь воздуха, вместо обморока разразился писклявым визгом, от которого Епифаний поневоле поморщился,
– Ты кого, сучий потрох, намалевал? Это что за срамота, дурья твоя башка? Совсем ополоумел? – протодиакон попытался выхватить у Епифания образ, явно намереваясь тут же его и изничтожить.
Но тот, спрятав икону, от худых рук протодиакона, за спину хмуро ответил, не обращая никакого внимания на брань,
– Пошто орешь, Спиридон, как на пожаре? Лик Макария Мирославного, как есть. На то он и святой человек, штоб от нас грешных отличаться. Или ты мыслишь, что святой навроде тебя или меня должен выглядеть? – при этом Епифаний осмотрел Спиридона с ног до головы, и презрительно скривился, всем своим видом показывая, что святой так выглядеть не может, -Образумься, пока не поздно, богом тебя прошу. А икона чудотворная, вот тебе крест, – Епифаний дернулся, пытаясь перекреститься, но вспомнив о риске утраты спрятанной за спиной иконы, ограничился легким подергиванием плеч.
Протодиакон еще раз подозрительно посмотрел на Епифания.
– Чудотворная говоришь?
– Истину глаголю, отче, – Епифаний посмотрел в небо, как будто где-то там находилось очевидное для всех подтверждение его слов, какое-то время рассматривая летающих ласточек, потом продолжил – всю ночь писал в божьем вдохновении, себя не помня, а утром посмотрел, и такая благость от нее на меня снизошла, чуть чувств не лишился.
Епифаний чувствовал, что если в ближайшее время не похмелится, то точно лишится чувств, отчего был предельно убедителен.
Спиридон поморщился от окружающего Епифания хмельного смрада и поправил свою рясу.
– Себя не помня? – протодиакон ехидно усмехнулся, – ну в это я охотно поверю, видали мы этакие чудеса. В кабаке в Ямской слободе такие поди каждый день творятся.
– Ты же знаешь… меня митрополит благословил на написание икон, – смущенно добавил Епифаний и вытер липкий пот со лба.
Спиридон, подумав о чем-то своем, достал из мешочка деньги,
– Ладно, грешник, приму у тебя Макария, благое это дело. Вот тебе пятнадцать копеек и пошел прочь отсюда. Если отец Всеволод спросит, скажешь, что я тебе двадцать заплатил.
Епифаний быстро, пока протодиакон не передумал, сунул ему в руки икону, схватил монеты и угодливо кивая головой попятился в сторону кабака. Спиридон достал из мешочка пять копеек и положил себе отдельно в карман, протяжно вдохнул и перекрестился.
– Прости Святой Отец, сына своего грешного.
Потом поднял перед собой икону на вытянутых руках и мрачно осмотрел изображение,
– Вот ведь паскудство, Господи, прости, – недовольно дернув в сторону бородою, протодиакон пробормотал себе под нос – чудотворная, как же.
Потом отнес образ в церковь и разместил на иконостасе, трижды перекрестив по православному обычаю.
К вечерней молитве, после праведных трудов, народ сходился не спеша. Заходя в храм, все настороженно собирались у новой иконы.
