– А вот и братья мои. – Он раскрыл объятия подходящим к нему Сашке и Николаю, а стоявшие за ним люди вернулись к своей работе.
– Матушка ругается, брат, на чем свет стоит, – сказал Николай, обнимаясь с Иваном. – Грозится проклясть тебя и родового наследства лишить.
– А тебя?
– А что меня… – Николай замялся. – Я остаюсь.
Иван рассмеялся, мотая непокрытой головой.
– Ну, раз ты остаешься, то мне нет смысла завтрашней зари ждать. Это я тебе хотел дать возможность последний раз с женой поночевать, подкатиться к ней под теплый бочок. – Он возвысил голос так, чтобы его слышали все. – А наших жен с нами нету! Сабля вострая – наша жена! Верно говорю, господа казаки?!
– Да-а! – дружно грянуло ему в ответ.
– Настало время вершить великие дела! – вновь громко крикнул Иван. – Сворачивай шатры! Уходим сейчас!
– Ура нашему атаману! – в ответ выкрикнул кто-то, и все остальные разом подхватили: – У-ра! У-ра! У-ра!
Народ засуетился еще пуще прежнего, и минут через десять от шатров на поляне остались лишь следы кострищ.
– Сейчас закончим погрузку и сразу отчалим. Обнимемся напоследок, – обратился Иван к братьям.
– А может, ты того… Отменишь все? А, Мамай? – робко поинтересовался Николай.
– Нет, Микула, – ответил ему брат. – Поздно. Дмитрий уже обо всем знает. Останусь – не жить мне. Прощайте, братья. Простите меня. И ты, матушка, прости. – Он поклонился в пояс в сторону родового поместья Воронцовых-Вельяминовых. – Не поминайте лихом. – Обернувшись, он посмотрел на корабли. Погрузка уже закончилась, гребцы рассаживались по местам и разбирали весла. – Пора. Вон уже и Некомат взошел на струг.
Человека, которого Иван назвал Некоматом, Сашка приметил давно. Он заметно отличался от остальных своим нарядом и, стоя у начала мостков, лишь следил за процессом погрузки, в то время как все остальные таскали различные грузы. Судя по тому, что Сашке довелось сегодня увидеть и услышать, именно он и был тем самым иностранным купцом, финансирующим Иванову авантюру.
Братья троекратно расцеловались, и Иван пошел к кораблю. Два других уже отвалили от пристани и, разгоняемые дружными движениями гребцов, устремились вниз по течению. Иван перепрыгнул через борт и, пройдя на корму, помахал братьям. Его струг, плавно набирая скорость, выбрался на стремнину и последовал за ушедшими вперед кораблями.
Остаток дня прошел в траурном молчании. Даже за ужином никто не проронил ни слова. Спать легли засветло. Сашка с трудом дождался темноты. Когда в дверь его комнаты кто-то осторожненько поскребся, он одним прыжком выскочил из кровати и, дрожа от нетерпения, рванул дверь на себя.
– Это я, Фленушка… – возбуждающим шепотом приветствовала его душная темнота.
– Ну ты это… Как тебе, а? – стараясь казаться небрежным и незаинтересованным, буркнул Сашка, в очередной раз сваливаясь с податливого девичьего тела в жаркие объятия пухлой перины.
– Хорошо. Наверное… – Фленушка ответила так скромненько, словно у нее поинтересовались, достаточно ли сахару в ее чае.
Развивать эту тему Сашке сразу же расхотелось, но говорить о чем-то все ж таки надо было, и он спросил:
– Слушай, Фленушка, а чего это сегодня вы все на меня таращились глазищами такими…удивленными? И ты, и Манефа, и матушка…
– Так ведь, Тимофей Васильевич… – теперь уже ее голосок звучал не только скромно, но и смущенно.
– Давай без этих… без величаний. Попросту, – перебил ее Сашка. – Мы все ж таки с тобой теперь… Странная ты девчонка какая-то. К другой не успеешь еще под юбку залезть, а она уже с тобой запанибрата. А ты… Васильевич. Зови меня просто Са… То есть Тимофей или Тимоха, как тебе больше нравится.
