– Хорошо, иди к себе, я велю принести завтрак к тебе в комнату.
Сашка, сделав вид, что уходит, дождался, пока матушка, а вслед за ней и Манефа скроются на женской половине, подкрался к двери и приник ухом к замочной скважине.
– А ежели забрюхатеет? Что с ней делать? – поинтересовалась Манефа.
– Хм, – хмыкнула Марья Ивановна. – И забрюхатеет – невелика беда. Выдашь ее замуж. За любого из дворовых. Нет… Дам ей вольную. Все-таки мое семя растить будет. Найдешь мужа ей из крестьян. Я за ней приданое дам. Рублей пять… Или семь. С таким приданым любой рад будет. Найдешь. Хоть в Воронцове, хоть в Садах, а хоть и в Семеновском.
– С таким приданым оно конечно, матушка, – охотно согласилась Манефа, – любой рад будет. Не то крестьянин, а и дружинник любой.
– Дружинника со службы отпускать придется, Николаша ворчать будет. А оставлять у себя дома незаконное дитя не хочу. Но… Не будем загадывать, Манефа. Главное, что сынок мой любимый разговаривать начал. Сейчас учителей бы надо к нему пригласить. После завтрака вели запрячь бричку, поеду в монастырь – поговорю с отцом настоятелем…
Дальше Сашка подслушивать не стал и на цыпочках двинулся к лестнице, ведущей в его терем. Ситуация никак не хотела становиться яснее.
– Как же, государь… Прихожу, а вас нету. Я уж и зеркало принес, где, думаю, государь мой… – засуетился старый камердинер, когда Сашка наконец-то поднялся в свою спальню.
– Ты иди, дед. Посиди где-нибудь, отдохни. Я сам побреюсь и… И одеваться буду сам, и постель стелить – все сам.
Неожиданно дед заплакал. Заплакал по-настоящему, искренне, так как плачут от большого горя, всхлипывая и роняя слезы.
– Знать, смерть моя пришла, – шмурыгая носом, произнес дед.
– Ты чего, дед? – удивился Сашка. – Ты пойди, отдохни…
– Да как же ж мне отдыхать? Ежели я вашей светлости не нужен, меня в другие работы определят; на конюшню, либо на огороды… Манефа найдет куда. А я стар уже, другую работу не перенесу – загнусь. Столько лет я на батюшку вашего работал; стекло варил, пузыри и сосуды всякие выдувал, а сейчас старый стал, слабый…
– Подожди, дед… Тебя как зовут?
– Все меня кличут здесь дед Брунок. А вообще-то имя мое – Бруно.
– Тоже немец? – на всякий случай уточнил Сашка.
– Не… Фрязин я. С острова Мурано родом. Из стеклодувов. Попал в ордынский полон, а оттуда меня батюшка ваш, Василий Васильевич, светлая ему память, взял и в имение свое родовое определил. И столько лет уж я тут; и стекло варил, и… Вы уж, государь, разрешите мне хотя бы постель стелить-застилать. – Дед Брунок с надеждой посмотрел на Сашку. И тут же на его лице появилась довольная улыбка, свидетельствующая о том, что он вспомнил нечто важное для себя. – А одежду почистить? А в прачечную отнести-принести? А в шкафу развесить? Опять же сапоги начистить…
– Конечно, конечно, – охотно согласился Сашка. – А… Спишь ты обычно здесь, у меня?
– Ну да, – кивнул дед на стоящую в дальнем углу скамью, подтверждая Сашкино предположение.
– Спать я теперь буду один. С матушкой поговорю, чтоб тебе хорошее спальное место выделили. Ну а в остальном… Одним словом, не беспокойся. Остаешься моим личным слугой. А сейчас иди, я один побыть хочу.
Успокоившийся, переставший трястись за свою дальнейшую судьбу старый слуга послушно удалился, оставив Сашку в одиночестве.
Информации, свалившейся на него за вчерашний день и сегодняшнее бурное утро, было предостаточно, пожалуй, даже больше, чем достаточно. Сашка пытался уложить ее в прокрустово ложе то одной схемы, то другой, то третьей… Но никак не получалось уместить сразу все, увязать все имеющиеся факты, и хоть как-то объяснить результат с точки зрения здравого смысла, формальной логики и жизненного опыта. Спасительная версия про реалити-шоу, поначалу хоть как-то объяснявшая происходящее, трещала по швам. Уж слишком много нестыковок получалось.
