Возле материнского дома мельтешили соболезнующие. В основном люди старшего поколения, но она опознала и нескольких приятелей Дарро. Мелкий Куп, который иногда подрабатывал щипачом, стоял с краю пришедших – вроде не с ними, но и не сам по себе. Люрри, имевшая виды на Дарро, когда им было как Алис сейчас, тихонько плакала. Мужчина с пепельными волосами сидел, прислонившись к нешкуренному забору, и на тростниковой дудке играл траурную мелодию.
Кто-то установил на улице котелок и разводил под ним костерок, огородив кирпичами, – если потребуется срочно тушить, рядом поставили кувшин с водой. Тетя Дайдан присела к огоньку, и Седая Линнет раздавала всем, кто пришел, водянистую похлебку. Сегодня будет вечер музыки, оплакиваний и историй. Мать до отвала накушается сочувствий и пива. А когда наступит утро, на месте очага останется пятно сажи. Может, продержится до следующего проливного дождя.
Ярость Алис разгоралась ярче пламени.
Она ступила в круг света. Линнет поднялась, распахивая руки в объятии.
– Эй, Вудмаус!
Алис отстранилась.
– Где она? Где мать?
– Линли? – Седая Линнет отошла, заглядывая через плечо в темноту неказистого дома. Алис услышала, как кто-то позвал ее по имени. Негромко, словно ветром донесло с реки.
Мать сидела в темноте, у кровати: седые сальные волосы, вечно красные глаза и бутыль пива в руке. Она подняла глаза на Алис в дверях, взор слегка поплыл, пытаясь свестись в точку. Мама была навеселе.
В углу сидел и просто так качал головой какой-то тщедушный дядечка серьезного возраста. Очередной мамин мужчина. Алис его видела в первый раз и не стеснялась.
– Доченька. – Голос заплетался. – Остались только ты да я. Заходи. Подойди к мамуле.
– Упрощенная служба? – бросила Алис, и покрасневшие материны глаза будто захлопнулись. Тонко сжав губы, пожилая женщина отвернулась. Ярость в груди забушевала с удвоенной силой. – Его выловили в воде! Он в реке умер!
На улице притихли, прислушиваясь. Тростниковая дудочка замерла, оборвав мелодию.
– Он был мертв до того, – сказала мать. – После такого удара мой мальчик ушел, еще не коснувшись земли. Могла бы разглядеть и сама.
– Откуда ты знаешь наверняка? Ты что, была там?
– Об этом я говорить не хочу.
Мамин любовник встал, его растопыренные, квелые пальцы трепетали от расстроенных чувств, как крылышки бабочки. Алис не обращала на него внимания.
– Ты там была?
– Нет, не была. Никто не был.
– Тогда ты знать не знаешь! – закричала она.
– Все эти обряды – надувательство, – произнес престарелый любовник. Голос у него был такой же сухой и бестелесный, как все остальное. – Я несколько лет прослужил жрецом в речных городках. За каждого погибшего на воде мы заряжали вдвое. Просто такой кидок.
Щеку матери мазанула слеза – это уже воспринималось как вопиющая наглость.
– Всё из-за того, что у тебя нету денег? – припечатала Алис. – Ты пропила всё, что имела, и теперь нечем платить за похороны? – Любовник попытался вмешаться, но Алис ткнула в его тощую, куриную грудку. – Не лезь между нами – пришибу! Понятно?
На тусклой физиономии старика расцвел страх, но назад он не сдал. Кто-то взял Алис за плечо. Седая Линнет. Мягкие черты лица подкрашивали красные прожилки вокруг глаз и ноздрей. Она покачала головой, сложив рот в крошечное «о».
– Это горе, Вудмаус. Не давай горю говорить вместо тебя.
Алис вырвала руку, но Линнет шагнула за ней, не замолкая: «Нет, нет, нет. Это боль заставляет нас огрызаться. Закусываться с близкими – нехорошо». Алис сомкнула кулак, приложила костяшками к груди Линнет и оттолкнула.
