Время прибытия - страница 31



Перенестись туда, где все иное!
И обменять российскую метель
На мелкий дождь,
                     что над землею виснет.
Привычную одежду – на шинель,
А женщину любимую – на письма.
И как-то сразу подобреть душой.
Душой понять
                 однажды утром сизым,
Что пишут слово «Родина» с большой
Не по орфографическим капризам!

Усталость

От любви остается
                       щемящая память о том,
Как по черному лесу
                         от шумного ливня бежали,
Как смешную зверушку
                           из снега лепили вдвоем
И любовь,
            словно жизнь,
                            бесконечною воображали,
Как на всех одиноких поглядывали свысока,
Как в счастливое сердце
                             тихонько вползала
                                                   усталость…
А еще от любви
                  остается такая тоска,
Что уж лучше б совсем
                            от нее ничего
                                           не осталось!

Старинные хроники

Черты родной забытой старины
Ищу в строках, написанных когда-то,
Но те черты туманит дым войны
И заслоняют гибельные даты.
Я словно вижу:
род встает на род,
Кичливые друзья куют измены,
Идут полки в бессмысленный поход,
И в прах ложатся вековые стены.
Да был ли ведом пращурам покой?
Да нисходила ль радость к ним на лица?
Конечно, да.
Но матерьял такой
Не вдохновлял усердье летописца.

За чаем

Старик налил коричневого чая
И, трогая на скатерти узор,
Мой довод слушал,
                       головой качая:
Добро и зло – у нас был разговор.
Старик был тертый,
                       много повидавший,
В добре и зле горбом узнавший толк.
Старик был злой,
                    бесчестье испытавший,
Но твердо говоривший слово «долг»…
А чай дымился облаком горячим,
Туманно оседая на стекле… —
Со злом, сынок, не раз еще поплачем:
Уж больно много добрых на земле!

Непережитое

Лирический цикл

Посвящается светлой памяти моего деда

Младшего лейтенанта Ильи Бурминова, погибшего летом 1941 года

Разговор с другом

Друг сказал однажды мне
Как-то сухо очень:
«Что ты пишешь о войне?
Ты ж неправомочен!
Ведь когда чернела высь,
Твердь когда алела,
Мы еще не родились —
Так судьба велела.
Как же можно – просто так —
О кровавой доле,
О неистовстве атак,
О смертельной боли?!
Что за странный перегиб?
Ты подумай здраво…»
– Правомочен, кто погиб —
Я пишу без права.

Мой фронтовик

До фронта не доехал он,
Дорогой не прошел победной.
Взлетел на воздух эшелон —
И стал воспоминаньем
                           дед мой.
Вот он стоит передо мной —
Русоволосый, сероглазый
Солдат,
        шагнувший в мир иной,
Так и не выстрелив ни разу…
Война!
       Ты очень далека.
Но вечно близок
                   День Победы!
И в этот день я пью за деда —
За моего фронтовика!

Бабушка

Включаю телевизор:
                        танки, грохот,
Врага под корень режет пулемет…
А бабушка моя тревожно вздрогнет,
Вязанье сложит,
                   в кухню перейдет,
На всю квартиру —
                    крики, рев орудий…
– Куда же ты?
– Да мочи, милый, нет.
– Так это ж – немцев!
– Тоже, внучек, люди…
В борьбе с фашистским зверем пал мой дед!

Ключи

На фронте не убили никого!
Война резка —
                в словах не нужно резкости:
Все миллионы —
                    все до одного —
Пропали без вести.
Дед летом сорок первого пропал.
А может быть,
                  ошибся писарь где-то,
Ведь фронтовик безногий уверял:
Мол, в сорок пятом
                         в Праге