Ребёнок рос и вместе с ним росло постоянное преследование. Как можно более тайно я снова сама отдала его учиться, стирая за собой следы. Мы скрыли мальчика в глубоком Полесье, в чудесных владениях, наняв домик, привели магистра.
Так ребёнок рос в постоянном страхе матери, которая не смела спрашивать о нём, видеть его и оставила на моих руках. Тем временем однажды ночью на усадьбу напали, когда Стась был с магистром; старца убили, а ребёнок, от страха спрятавшись в саду, избежал похищения, а может быть, смерти. К счастью, я прибыла на следующий день, точно предвидя несчастье, и забрала ребёнка. Я подумывала сначала в Краков его выслать, потому что нигде так, как в большом городе, не скрыться; но на это нужно было позволение матери, а потом нужны были деньги и доверенные люди. Бросив Стася у родственника, я сама отправилась в замок пани княгини, но, не доехав, в дороге узнаю, что её нет, что исчезла неизвестно куда, а князь Кжиштоф завладел уже правом наследства имущества.
Что стало с княгиней, я не знала и узнать не могла. Одни говорили, что убита, другие – что в подземелье заключена, иные – что где-то в монастыре, а все согласились на то, что, когда выехала из дома с одной служанкой, её, наверное, похитили специально посаженные для этого люди.
Таким образом, у ребёнка княжеской крови не осталось никого, кроме меня. На меня были обращены глаза; нужно было удалить его оттуда, я была вынуждена отправить мальчика одного в Краков под опеку Божью и ангелов-хранителей. Сама только позже сюда пришла за ним.
Поэтому видите меня в нищенском одеянии, другого надеть не могла, потому что и тут на меня смотрят. И даже кажется, что и на ребёнка уже поглядывают и догадываются о чём-то.
Писарь, который внимательно слушал всё это повествование, только иногда покачивая головой, встал наконец с лавки.
– Вы мне рассказали непонятные вещи, – сказал он. – Удивительные вещи! Но что же стало с княгиней?
– Никто не знает.
– Не пытались узнать?
– Думаете, что нет? Ходила, расспрашивала, следила, но всё напрасно.
– Ребёнок здесь?
– Тут, в Кракове, среди бедных жаков, но под лохмотьями его убогой одежды видно происхождение, по лицу виден княжеский род.
– Тем хуже. Но скажи мне, чего же ещё боится дядя, что его преследует, ведь доказательств рождения никаких нет?
– Есть, – отвечала Агата. – Есть метрика ребёнка, есть метрики свадебные, доверенным духовным лицом высланные в Рим, свидетели; наконец одни черты лица уже также немалое доказательство. Но что поделаешь с силой?
– Как давно исчезла княгиня?
– Едва несколько месяцев назад.
– Как же мог князь захватить её собственность, не имея доказательств смерти?
– Выдумали доказательства, потому что там они делают что хотят, а вы знаете, что могуществу старого княжеского имени, богатству и связям мало что может у нас противостоять.
– Это правда, – сказал писарь, присаживаясь снова. – Бедный ребёнок. И чем думаете ему помочь?
– По крайней мере он не будет выпрашивать хлеб, я за него, – сказала Агата. – А хотите знать, почему я упёрлась сидеть под костёлом Девы Марии? Почему я так дорого оплатила это право? Потому что мне оттуда легче присматривать за ребёнком и ему меня там найти.
– Вы оплатили, правда, – сказал Гронский, – дорого оплатили право сидеть под костёлом, но не думайте, чтобы на том был конец. И клянчить вам там, и сидеть спокойно не дадут, будут преследовать, мучить, пока не удалят, потому что старые завистливы, а милостыня у Богородицы стоит больше, чем ларёк на рынке.
