Из-за отдалённости парт, опять же по мнению Лёни, их общение было редким и мимолётным:
– Волк, ты домашку делал? Дай списать!
– Волк, у тебя гармония получилась? Дай посмотреть!
– Волк, закинешь скрипку домой? Я хочу с девчонками в «Смену» пойти, лень крюк делать.
И Лёня давал списать, делал второй вариант гармонии, тащил скрипку Кате домой, где, стесняясь, отдавал её Катиной бабушке, пока сама обладательница инструмента развлекалась в кино. И упорно не замечал, что в кино она пошла не с подружками, а с Арменом.
Словом, все эти детские страсти начались в первом классе музыкалки и продолжались до седьмого, когда и произошло роковое объяснение.
Школа дружно готовилась к праздничному концерту ко Дню Великой Октябрьской революции. На Лёне, как на самом одарённом выпускнике, держалась чуть ли не половина программы – он аккомпанировал хору, играл фугу Баха из «Хорошо темперированного клавира» и ещё два этюда по мелочи. Репетиции шли ежедневно, занимая всё свободное время, но Лёня этому обстоятельству только радовался, так как Катя тоже репетировала: в концерте она исполняла отрывок из «Испанской симфонии» Лало, причём сильно фальшивила в финале. Но её преподавательница фальши почему-то не замечала, а Лёня мучился, разрываемый противоречием: любовью к чистому звуку и любовью к Катьке, этот звук из скрипки извлекающей. Когда во время генерального прогона она снова смазала концовку, он не выдержал и после репетиции подошёл к ней.
– По-ослушай, у те-ебя во-от тут неточно. – Лёня заглянул в ноты, которые Катька держала в руках. – Ви-идишь, тут соль ди-иез, а ты игра-аешь…
– А ты что, в скрипачи заделался? – вскинулась Катька, краснея, то ли от возмущения, то ли потому, что Ленька был прав. – Я же тебя не учу на пианино бряцать.
– Да-а не-ет, я про-осто слы-ышу, – опешил Лёня, не ожидавший такого отпора.
– Ты достал уже, зануда! Слышит он! Тоже мне, великий музыкант Большого Сочи! Только с тобой все и носятся, Волк то, Волк сё. Сиди вон за своим пианино и не лезь, куда не просят.
Катя прекрасно знала, что у неё неверная концовка, но правильный пассаж у неё не получался технически, и она играла, как выходит, надеясь, что никто не заметит вольной трактовки Лало. Преподавательница, древняя старушка, ветеран школы, чуть ли с не дореволюционных времён учившая детей музыке, была уже глуховата и подслеповата, дорабатывала последний год и не требовала слишком многого от учеников.
Лёня хотел что-то сказать в своё оправдание, но тут очень некстати в зале появился Армен. К тому времени его давно уже отчислили из музыкалки за неуспеваемость и теперь он приходил просто так, в гости, к немалому раздражению Лёни.
– Какие-то проблемы, Кэт? – небрежно поинтересовался он, подходя поближе.
– Никаких, – фыркнула девушка.
– Ты уверена? – Армен фривольно положил руки на талию Кати, с интересом разглядывая Лёню, будто впервые увидел.
– Ру-уки убе-ери, – прошипел возмущённый до глубины души этим наглым собственническим жестом Лёня. – Не-емедленно!
– А то что? – усмехнулся Армен. – Слушай, задохлик, шёл бы ты отсюда. Я давно жду повода тебе морду набить. Что ты всё возле Катьки ошиваешься?
– Я оши-иваюсь? Это ты оши-иваешься! Ру-уки убе-ери!
Кто кого первым толкнул, никто бы не разобрался. Взвизгнула Катька, заревел Армен, на шум подбежали ребята, уже расходившиеся после репетиции. Они даже не сразу поняли, кто сцепился, а растащив, обалдели – Лёня, тихоня Волк, против бугая Армена? Причём потери значились с обеих сторон: у Лёньки шла кровь из носа, были разбиты костяшки пальцев, а у Армена заплывал глаз.
