У Марины не было в большом и многолюдном Антверпене ни одного близкого человека, она жила по строгим законам конспирации, держалась со всеми ровно и на дистанции, почтительно-холодно, жила, как улитка, замкнувшись в своей меблированной квартире, ничем не интересуясь и не увлекаясь, сторонясь и мужчин и женщин. Избрав однажды себе такую роль, она и придерживалась ее, не отступая от принятого стандарта ни на йоту. Так было удобнее и для жизни в чужом мире, и для ее опасной работы. Это Марина хорошо усвоила на своем личном опыте за годы жизни вдали от Родины. Чем меньше знакомых, тем меньше шансов на провал. Знакомство располагает к дружбе, к близости, к откровенности, а это именно и опасно, ибо в такие минуты человек на какое-то мгновение может забыть о своей роли, забыть об осторожности, случайно проговориться, выдать себя какой-нибудь незначительной мелочью. И Марина, общительная по натуре, держала себя, как она сама говорила, в «крепкой узде», помня напутствие: «Разведчик бережет себя сам».
А у медвежьей клетки Марина сделала отступление от своего правила, от своей заповеди, пошла на контакт с совершенно незнакомым ей человеком. Дома, обдумывая прожитый день, Марина корила себя за несдержанность. Ей не следовало бы заводить знакомства, хотя она и понимала, что Ивонна Ван дер Графт, так звали блондинку, никакой, в сущности, опасности представлять не может, что она такая же одинокая женщина, только еще и с ребенком, а муж ее служит где-то в далекой африканской колонии, которая не занята немцами, и по этой вполне понятной причине он еще долгое время, до изгнания оккупантов из Бельгии, не появится в Антверпене.
В лице Ивонны Ван дер Графт она встретила, как иногда принято говорить, «родственную душу». Женщины потянулись друг к другу. Нашлись общие темы для разговоров. Впрочем, им не так уж были и нужны эти темы, скорее, наоборот, важно было просто встретить сочувствие и понимание со стороны другого человека и тем самым хоть как-то утвердиться в своих собственных глазах.
Марина уже давно ощущала свое глухое одиночество. И подспудно подкрадывался страх за будущее. Марина просыпалась среди ночи от малейшего постороннего звука, долго не могла уснуть, затаившись, лежала с открытыми глазами и тревожно вслушивалась в гулкую тишину, ожидая резких и звучных – у гестаповцев всегда хорошая обувь, с подковками на каблуках – шагов на лестнице, требовательного стука в дверь. И рукой лезла под подушку, как бы проверяя, на месте ли ее оружие, маленький пистолет, и ладонью грела никелированную рукоятку. Этот бельгийский браунинг ей подарил Андрей, тот самый, который привез ее сюда из Брюсселя, доставил ей рацию. Одним словом, вернул к жизни из небытия. Он же, как она догадывалась, присылал ей деньги на жизнь, оплачивал квартиру, хотя больше она ни разу не видела русского Андре. Но во всей ее жизни чувствовалась его властная командирская рука. Он дирижировал ее нелегкой «игрой», помогая вжиться в новую обстановку, в новую роль. Андрей вывел ее и на нашего боксера, и у Марины изболелось сердце, потому что она, сама не зная как, вдруг стала даже понимать этот самый бокс, о котором еще не так давно думать не думала и смотрела на него не как на спорт, а как на тупую, грубую драку, разрешенную законной властью на потеху толпе. Марина теперь переживала каждый поединок Игоря Миклашевского, который, на ее счастье, одолевал своих грозных соперников и оказывался победителем. И она радовалась его успехам на ринге, как радовалась победным вестям с Восточного фронта, где наша армия, громя фашистов, уже выходила к государственной границе, подходила к Германии, катясь неумолимой огненной волной возмездия. Близился победный конец войны. И она, Марина Рубцова, приближала день великого торжества, посылая в эфир, в Центр, шифрованные радиограммы.
