У скал грохотали волны, в голове стучало. Он открыл рот, пытаясь поймать снежинку, и услышал, что наверху кричат.
Дверь тряслась, он придерживал ее спиной, тряслась палуба, Турков стоял, закусив губу; казалось, сверху его зовет механик, но никто не звал.
Он стиснул пальцами ватник: в руках был только дырявый ватник – больше ничего…
Тогда он прижал его к животу и медленно двинулся к трапу. Потом развернул ватник и, набросив на пальто, как бурку, застегнул пуговицы у горла – так оставались свободны руки, медленно полез по трапу вверх.
Наконец увидел в сером сумраке железную палубу мостика на уровне глаз и – ноги. Вся команда стояла.
Они стояли боком к нему, вцепившись в поручни мостика. От близкого выстрела Туркова шатнуло назад – ударила косо розовая ракета: сигнал бедствия.
Он прижался грудью к ступеням, потом рывком вылез наверх и тогда тоже увидел розовый летящий снег, лица людей и мачту в волнах.
IV
– Шестьсот двадцатый!..
Паша Гусев крикнул капитану в самое ухо, но Степан Мироныч тряс головой и морщился – ничего не слышал. Снизу от борта со всхлипом взлетали брызги повыше мостика, опять рушились вниз.
– Кажется, точно: шестьсот двадцатый!
Паша повернулся. Длинная завязка ушанки стеганула по горлу – шапка развязалась. Он поймал ее «уши» и теперь держал их в мокром кулаке. Козырек мичманки Степана Мироныча, притиснутого боком к поручням, был розовым от ракеты и в каплях брызг.
– Ты на этом ходил!..
– На шестьсот двадцатом, Степан Мироныч…
Капитан, сжав зубы, пытался вставить в ракетницу новый патрон, но никак не мог вставить – ракетница тряслась. Паша придержал пистолет за дуло, отведенное вниз. Кто-то привалился сбоку и мешал, Паша отстранил его плечом – это был Турков, но не помогло: Турков прижимался к нему.
– Я сам… – пробормолтал капитан и наконец всунул ракету.
– Им трудно подойти – шесть баллов!.. – крикнул Степан Мироныч. Паша наклонился: слова относило ветром —…отдадут якорь… могут спустить шлюпку… на ваере… Со шлюпки бросят сюда конец…
Степан Мироныч выстрелил вверх. Все небо кругом стало розовым, висели розовые тучи.
В волнах качался розовый свет, в него нырял и снова выскакивал сейнер. И хотя Паша помнил, что это шестьсот двадцатый, он опять ничего не видел – только розовый блеск на волнах да маленькую рубку сейнера, над ней торчала, подпрыгивала мачта, почти как спичка, и хотелось замахать руками и закричать.
– Кто у них капитаном?..
– Теплов… – Паша перегнулся через поручни, смотрел на сейнер. Идут без трала – значит, все спят… Только в рубке рулевой и Теплов. Теплов всегда сам стоял третью вахту… Самый фартовый моряк в Гослове, с торгового флота!.. Совсем как живое встало перед глазами круглое лицо Теплова, шлепанцы у него на ногах, и снова услышал его присказку: «бляха-муха». Паша оглянулся.
Степан Мироныч кивал ему мокрым розовым носом, рядом Костин махал, сигналя, руками, повторял, будто никто не верил, что жил с Тепловым в одной комнате в ДМО[1], на четвертом этаже!.. Сбоку Турков, весь облепленный снегом, без шапки, протягивал какой-то ватник, у него дрожали руки.
– Они не видят! – крикнул Турков.
– Спокойно! – Степан Мироныч схватил его за плечо. – Им трудно подойти…
Упала, блеснув, ракета, Паше показалось, что она сперва вспыхнула на воде, потом погасла… Сейнер уходил все дальше курсом на зюйд.
Паша протер кулаком глаза.
– Спокойно… – прохрипел над ухом Степан Мироныч. – Они дадут радиограмму на маяк! Нам помогут с берега… – Но Паша уже не слушал: позади с ревом и плеском бил и стихал прибой – костедробилка, скалы, «костливый» берег… конец… если даже Теплов не сумел подойти…
