– На самом деле, ерунда это все. Если бы мне нужно было кого-то ждать… – она отвела глаза от Ксени к окну. – Я бы Васика ждала. Но он и не звонил с тех пор, прикинь.
сгинули куда-то
Что там Оксанка говорит? Про какого-то Игоря? Васика?
Ксеня вздохнула. Подруга неисправима, но как ей, оказывается, не хватало всего этого – голоса, ярких цветов, приторного запаха ванили.
– А что малахольный твой? – спросила Оксанка, – шлындрает, строит из себя… всякое?
Она широко улыбнулась, показывая подруге, что больше не имеет никаких видов на «малахольного».
– Ты это… короче, не в обиду, хорош? Я не виновата, что мужики с меня текут, как пачка масла на солнцепеке. Я ничего такого специально больше делать не буду, мне твой кучерявый не сдался. Мир?
Ксеня посмотрела на дерево за окном. Солнце выглянуло из-за туч и залило аудиторию неуместно ярким светом.
– Я с ним… не общалась. Давно.
Оксанка распахнула глаза.
– Посрались, что ли? – Грубое слово прозвучало громко и в то же время мелодично, как умела только Оксанка. Однокурсники оглянулись, кто-то хихикнул, но Ксеня не успела ответить: вошла Ольга Николаевна. Рыжий Лех громыхнул по парте жестяным подносом.
– Доброе утро, – сказала Ольга Николаевна. – Алексей, будьте добры, расскажите нам про топографию печени.
– Печень, hepar, является самой крупной железой в теле, – затараторил Лех. Он говорил быстро и уверенно, но его уверенность не зависела от степени подготовки. Лех смотрел ясными голубыми глазами, никогда не молчал, если его вызывали, и нес любую ерунду в расчете на то, что преподаватель пропустит большую часть сказанного мимо ушей.
Ольга Николаевна слушала внимательно.
Пока Лех вдохновенно гнал что-то – вроде бы, недалекое от правды – про правый купол диафрагмы и связки, поддерживающие печень, Ксеня бросила осторожный взгляд на Оксанку. Та безмятежно разглядывала пальцы, подставляя их солнечным лучам. Алые ногти отбрасывали микроскопических солнечных зайцев.
Ксеня стала думать про Сашку.
Она вспоминала, как выгнала Сашку на улицу во время комендантского часа. Он тогда перегнул палку: хотел, чтобы она не просто разрешила ему участвовать в разборе дедовых вещей, он хотел от нее чего-то большего. Ксеня поморщилась. Она тогда злилась и кричала обидные слова. Кажется, Сашка украл у нее какие-то дедовы бумаги. Странно. Не так много времени прошло с тех пор, а воспоминания уже подернуты пеленой, под которую непросто заглянуть. Да и не хочется.
Первые дни после ссоры она много думала про Сашку, хотела ему позвонить. Один раз она даже сняла телефонную трубку и постояла, слушая длинный гудок. Потом вспомнила, как снисходительно Сашка к ней относился и как в конечном счете ее использовал. Приходил, когда хотел, готовил, ел на ее кухне, кормил ее кота и рылся в ее вещах. Ярость снова поднялась в ней, она грохнула трубку на место и выдернула провод из телефонной розетки. Через несколько дней ярость утихла, она вернула провод на место. Телефон молчал.
Ксеня знала, что все закончилось.
Так всегда бывало, так будет и в этот раз. Люди вокруг не хотели с ней дружить. Она столько успела выболтать Сашке… и о Никите, и о матери. А он думал только о том, как запустить лапы под юбку ее фигуристой подруге и как запустить лапы в ее, Ксенины, семейные тайны. Наверное, сейчас сидит где-то и рассказывает друзьям – той певунье-однокурснице и остальным, – что отмороженная медичка чуть не расцарапала ему морду. А певунья его утешает, мол, Сашхен, не парься, они там все долбанутые – столько времени в морге проведешь, сам небось крышей поедешь.
