Офицер сделал паузу. После чего, уже другим тоном, сказал, что фюрер, несмотря на колоссальную занятость, заботится обо всех своих солдатах. Он распорядился, чтобы каждый отпускник привез на родину подарок. С этой целью ему выдадут продуктовый пакет, который дома следует вручить родственникам в доказательство, что на фронте все как нельзя лучше и солдаты даже могут привезти подарки. Тот, кто вскроет пакет по дороге и съест сам, понесет наказание. Проверка в пункте назначения все покажет. Хайль Гитлер!
Они стояли навытяжку. Гребер ожидал «Германии превыше всего» и «Хорста Весселя»; Третий рейх – большой мастер по части песен. Но ничего такого не произошло. Раздался приказ:
– Отпускники в Рейнскую область, три шага вперед!
Несколько человек вышли из строя.
– Отпуска в Рейнскую область запрещены, – объявил офицер. И обратился к ближайшему: – Куда хотите поехать вместо этого?
– В Кёльн.
– Я же только что сказал, Рейнская область под запретом. Куда хотите поехать взамен?
– В Кёльн, – недоуменно повторил тот. – Я из Кёльна.
– В Кёльн ехать нельзя, неужели непонятно? В какой другой город вы хотите поехать?
– Ни в какой. В Кёльне у меня жена и дети. Я работал там слесарем. Отпускной билет выписан в Кёльн.
– Вижу. Но туда вы поехать не можете. Поймите наконец! В настоящее время Кёльн для отпускников под запретом.
– Под запретом? – спросил бывший слесарь. – Почему?
– Вы с ума сошли? Кто тут задает вопросы? Вы или власти?
Подошел какой-то капитан, что-то шепнул офицеру. Тот кивнул. Потом скомандовал:
– Отпускники в Гамбург и в Эльзас, шаг вперед!
Никто не вышел.
– Рейнцам остаться здесь! Остальные, не в ногу, налево кругом! Шагом марш за пакетами!
Они снова стояли на платформе. Немного погодя подошли рейнцы.
– Что стряслось-то? – спросил бас.
– Ты же слыхал.
– В Кёльн тебе нельзя? Куда теперь поедешь?
– В Ротенбург. Сестра у меня там. Но что мне делать в Ротенбурге? Я живу в Кёльне. Что случилось в Кёльне? Почему мне нельзя в Кёльн?
– Осторожно! – сказал кто-то, глядя на двух эсэсовцев, которые, скрипя сапогами, протопали мимо.
– Плевал я на них! На кой мне в Ротенбург? Где моя семья? Они были в Кёльне. Что там стряслось?
– Может, твоя семья тоже в Ротенбурге.
– Нету ее там. Там нету места. И жена с моей сестрой друг дружку терпеть не могут. Что же стряслось в Кёльне? – Слесарь смотрел на остальных. В глазах у него стояли слезы. Толстые губы дрожали. – Почему вам можно домой, а мне нет? Столько времени прошло! Что случилось? Что с моей женой и детьми? Старшего Георгом звали. Одиннадцать лет. Что же там такое?
– Послушай, – сказал бас. – Ты ничего сделать не можешь. Отбей жене телеграмму. Пусть едет в Ротенбург. Иначе ты вообще ее не увидишь.
– А поездка? Кто ее оплатит? И где ей жить?
– Если тебе нельзя в Кёльн, то и жену твою оттуда не выпустят, – сказал Мышь. – Наверняка. Таковы предписания.
Слесарь открыл рот, но ничего не сказал. Лишь немного погодя обронил:
– Почему не выпустят?
– А ты сам прикинь.
Слесарь обвел взглядом всех вокруг.
– Быть не может, чтобы все было разрушено! Немыслимо это!
– Скажи спасибо, что тебя обратно на фронт не отсылают, – вставил бас. – А ведь могли бы.
Гребер молча слушал. Чувствовал, что его знобит и что озноб идет не снаружи. Неуловимое, призрачное вернулось, оно давно уже витало вокруг, и толком не поддавалось разумению, ускользало, и возвращалось, и смотрело на тебя, и имело сотни размытых лиц, и было безлико. Он посмотрел на рельсы. Они вели на родину, в прочное, теплое, ожидающее, мирное, единственное, что еще осталось. А теперь вот оказывается, то самое, с фронта, кралось следом, зловеще дышало рядом, и прогнать его невозможно.
