Подруга откликнулась почти сразу. Рано утром телефон у нее был гораздо свободнее – обычно все линии на двух телефонах были плотно заняты перекличкой с бесчисленными товарками и родственниками.
Когда-то, уже довольно давно, были у них и близкие отношения. И нельзя сказать, что был он таким уж ходоком, но женщины отличали его среди других, а он всегда знал, для какой из них он будет легким решением.
Вот и для подруги одно их легкое касание плечами в сутолоке коридора сказало больше, чем слова. Им долго было хорошо вместе. Но однажды она поверила в стабильность, которую предложил другой. Правда, устроила все так, чтобы не потерять его – осталась главным его помощником по жизни, по совместительству, конечно.
Спросонья голос у подруги оказался хрипловатым, и она как-то неодобрительно выслушала его соображения по поводу дня рождения, который уже после первого юбилея он зарекся отмечать – все слова, что могли растрогать или обрадовать, были сказаны давным-давно, а повторы становились все нестерпимее. Но через пару часов Зимин был обеспечен местом в первом классе до Лондона и номером в любимой гостинице, подальше от шумной Пиккадилли и поближе к парку с каштанами и яблонями, усыпанными по весне розовым и белым цветом. Собирая чемодан, он вдруг припомнил паузы в ее ответах и нашел, что это происходило из-за ожидания каких-то его слов, но не понял, почему подруга вдруг занервничала.
Не могла же она знать, что эта неожиданная поездка – просто выдумка, матрешка, в которой был упрятан другой смысл. Поскольку подруга всегда была очень внимательна к словам, то следовало быть осторожнее. Лучше пусть она следит, чтобы рядом с ним не появился кто-нибудь еще, кто мог бы посягнуть на их близость.
Зимин щелкнул замками чемодана и решил, что другой билет закажет уже на месте, подальше от России и ее больших, любопытных ушей.
Он привык так думать с давних советских времен, когда той бесцеремонной жизни постоянно было дело до его мыслей и чувств. Может, потому и прожил советскую свою жизнь, словно в сейфе, с секретными замками на душе и сердце.
Правда, врать сильно ему и не приходилось – с бытовой стороны у него как раз все было в полном порядке. В Детгизе, спокойном, неопасном месте, рисовал иллюстрации к детским книжкам, а поскольку халтурить не умел – делал это хорошо, на совесть. Даже попал в члены союза. Это дало ему право на покупку качественных кистей, холстов и красок, всякие дома творчества, право записаться в очередь на румынскую стенку, к примеру, или даже на машину, возможность получать продовольственные заказы по праздникам, а самое главное – на получение собственной мастерской.
Платили прилично – денег за пару книжек и на семью хватало, и родителям, пока были живы, мог помочь, и на тайную художественную жизнь оставалось, которая и была его истинной страстью.
Он часто, после того как заканчивал новую вещь, с удивлением разглядывал свои руки и не понимал, как они смогли сделать это. Короткопалые, коренастые мощные пальцы с коротко остриженными ногтями, широкая, как лопата, ладонь – все это выдавало в нем крестьянскую породу, не склонную к изнеженному артистизму, а вот поди ж ты.
Женщинам, правда, его руки нравились – говорили, что теплые и надежные. Одна, совсем уж разнежившись, объясняла, ласково зарываясь носом в ладонь, что у него неправдоподобно длинная линия жизни и редкое сочетание линии таланта с линией денежного успеха. А вот про любовь говорить отказалась – затихла вначале, а потом целовала ладони быстрыми, сухими мелкими поцелуями и все приговаривала:
