Но ведь на этих территориях находились ещё и органы полиции, спецслужбы, располагались воинские части; работали, наконец, государственные органы, которые ни о каком сепаратизме даже не помышляли.
Непросто вообразить себе сплошную «русскую весну» на таком пространстве. Это не Приднестровье и не Абхазия – это колоссальные пространства, на которых можно смело затевать столетнюю войну, и она продлится всё столетие без обеденного перерыва на перемирие.
По сути, это целая страна, где стремительно нужно ставить таможни, пропускные пункты, сменить основной управленческий состав во всех государственных учреждениях, посадить сотни новых чиновников, руководителей служб и спецслужб, отладить работу сотен и тысяч механизмов взаимодействия, стремительно перезапустить экономику…
Хаос был неизбежен. Остановить его возможно было лишь по большевистским лекалам: не просто вводом войск, а жесточайшим террором, бомбёжками, конными атаками, чистками, затопленными баржами и погромами.
Знаете, как в той поговорке «Съесть-то съест, да кто ж ему дасть». Всё это невозможно было удержать даже в самых загребущих руках.
Не говоря о, мягко говоря, ограниченных, с точки зрения общепринятых мировых норм, возможностях перехода этих земель в суверенное состояние или, тем более, под ведение России.
Подобные процессы могут опираться по большей части на стихийную волю масс – желательно в сочетании с распадом властных государствообразующих структур и армии.
Однако, как мы знаем, на Украине столкнулись воли разнородные по качеству и противоположные по устремлениям – одни устремились в Россию, вторые в Европу. На счастье вторых и горе первых, пришедшие ко власти в Киеве люди оказались, при всей своей специфичности, крайне амбициозными и совершенно беспринципными, а потому готовыми к принятию любых, в том числе откровенно антигуманных решений.
И здесь началось противостояние сил, где первые, настроенные на возвращение в Россию, заведомо должны были проиграть вторым, настроенным на нечто противоположное.
За вторыми стояла государственная машина, имеющая тысячи и тысячи возможностей карать, давить, сажать и убивать – и не быть за это наказанными. За ними стояли колоссальные финансовые возможности.
Первые не могли выиграть ни при каких условиях.
* * *
Как-то у Захарченко была свободная минутка, и я попросил его рассказать, как всё было – его глазами – по порядку.
– Всё по порядку, – повторил он, и тут же начал рассказ, одновременно разыскивая глазами на столе, куда положил пачку сигарет. – Когда начался Майдан, Донецк в очередной раз смеялся над Киевом. Это была украинская традиция: каждую осень скакать на Крещатике. Поэтому наш город как работал, так и работал. Ну да, они там прыгают и хотят в ЕС, а мы хотим в Таможенный союз. Надеялись, что будет референдум по этому поводу. Никто не ожидал, что так всё произойдёт. Но когда начались столкновения с «Беркутом», народ здесь начал понемногу активизироваться.
– А где вы были, чем занимались в этот момент?
– У меня был свой бизнес, им я и занимался. Осознание у меня появилось тогда, когда я поговорил с теми, кто вернулся с Майдана. Вот тогда меня это начало тревожить.
– А кто оттуда возвращался?
– Наш «Беркут»: многих из них я лично знаю, и они рассказывали, что́ там действительно происходило.
Но сдвиг у меня произошёл даже не от этих разговоров. В один прекрасный зимний вечер я сидел дома, за ноутбуком, и наткнулся на выступление главы харьковского «Оплота» Евгения Жилина – ролик под названием «К нам пришла война». И меня поразила одна вещь: когда «отец» польский или греко-униатский призывает огнём и мечом выжечь Донбасс. Избивают «Беркут», горят дома… Я этот ролик просмотрел раз десять. Я вообще редко пью один, но в этот вечер я выпил три бутылки водки. Я посмотрел и вспомнил своего деда, вспомнил своего прадеда, в общем, во мне всё перевернулось.
![Bo][ing Day истребить «колхозника»](/uploads/covers/fe/bo-ing-day-istrebit-kolhoznika.jpg)
