Все, что мы помним - страница 3

– Ты приняла свои лекарства? – спрашивает она.

– Мне их принесла девушка с Сицилии. Вместе с чашкой чая и печеньем.

Вид у моей дочери раздраженный. Она не любит, когда слишком много подробностей. У нее очень насыщенная жизнь. В ней и так слишком много подробностей – больше уже не лезет.

– Не знаю, смогу ли я завтра прийти, – говорит она мне. – У Чарити школьная экскурсия.

– Ничего страшного, золотко. Как она?

– Я уже говорила тебе, мам… У нее проблемы с биологией.

– Бедняжка… Образование – это так… важно. А как дела у… другой?

Она смотрит на меня и вздыхает. Ее расстраивает, когда я чего-то не помню.

– Фелисити, мам. У нее на данный момент некоторые сложности с производственной практикой.

– Какая жалость, – говорю я ей.

У меня окно намного лучше, чем у моей приятельницы.

Всю ночь я лежу в своей постели, глядя в лицо происходящему. Правда, в комнате полная тьма, так что тут явно не тьма всего, чему можно глядеть в лицо. Вообще-то чему я сейчас гляжу в лицо – это потолок. Лежа в постели и глядя вверх, только его я и вижу. Так что смотрю на него. Интересного в нем мало, но тем не менее. Он белый, так что только на него и остается смотреть ночью, когда все остальное в моей комнате укутано глубокими темными тенями. Телевизор, висящий под потолком в углу, укутан еще более глубокими и темными тенями, поскольку после моего последнего на сегодня приема лекарств его выключили. Та штуковина с фотографиями тоже темная, так что не видно, что все там улыбаются. Большой ежедневник раскрыт, хотя в темноте ничего там не прочтешь, да и в любом случае было бы неправильно читать о том, что, как там написано, должно произойти завтра, до наступления завтрашнего дня.

За окном обычно еще темней, если только нет луны, но даже если она есть, то до нее слишком уж далеко. Помимо луны, в ванной есть крошечная лампочка, так что ты не свернешь себе шею, если встанешь с кровати, чтобы зайти туда. Но зачем мне вставать посреди ночи только для того, чтобы зайти в ванную и свернуть себе шею?

Да и в любом случае дело не в темноте. Дело во времени.

Время – вот что самое необычное в этом месте.

Хотя нет… В этом месте так много времени, что в нем нет абсолютно ничего необычного.

Уж чего-чего, а времени здесь в избытке.

По ночам в этом месте ты живешь вечно.

В общем, ночь длится вечно, а поскольку я, насколько мне известно, все еще жива, то и живу вечно вместе с ней.

Ничего не происходит и продолжает не происходить, а потом не происходит и дальше. Так что все это так и тянется, стоя при этом на месте, и я тоже стою на месте, хотя в этот момент и лежу.

Тем не менее… Если, лежа в постели в этом месте, вы хорошенько прислушаетесь, то сможете услышать то, что творится за пределами вашей собственной темноты. Можете услышать, как дышат люди. Или как не дышат, что немного сложней. Вы можете прислушаться к ним, если вам надоест потолок. Иногда можно услышать, как они вспоминают – что вроде должно быть интересно, но на самом деле еще скучней, чем чье-то дыхание или потолок.

Но вот что странно касательно времени – пусть даже в этом и нет ничего необычного, – так это что оно бывает двух разных типов.

Есть время, которое бесконечно. В это время ничего не происходит. Абсолютно ничего не происходит, кроме самого течения времени. Это время, которое страдает бессовестницей… бессонницей. Единственный способ избежать его – это наконец заснуть или умереть, а я сейчас не сплю и не мертва, насколько могу судить.