– Вместо этих рассказов он вполне бы мог мне говорить слова заботы и любви.
– Слова заботы и любви могут звучать по-разному. Думаю, твой дед желал тебе всего самого прекрасного в жизни, что именно для него означало «жить без войны». Лишь только прошедший этот ужас может знать истинную цену миру. И пока человек помнит, что такое война, он никогда не сможет развязать ее вновь.
Алексей явно намеревался поставить меня на место, и теперь любое мое высказывание оборачивалось критикой. Мне ничего не оставалось, как смириться с его настроением и немного помолчать. Но уже через минуту он заговорил сам.
– Ты боишься?
– Да, боюсь…
– Страх за свою неповторимую шкуру обезображивает человека.
«Ну вот, опять он за свое, можно было бы и в самом деле уже проехать эту тему…» – только подумал я, но он продолжил нравоучения.
– Больше всего в жизни таких людей пугает неизвестность, хоть она и является неотъемлемой частью бытия.
«Да что мы всё обо мне да обо мне…»
Меня явно начинало раздражать это копание в собственной персоне, и на этот раз я решил парировать.
– А тебе, Алексей, страшно?
– Кто был в бою, тот черта не боится, – горделиво ответил он, произнося слово черт с особой осторожностью, словно убирая из него букву «ё».
«И этот туда же!»
– Да и знаю я немного больше твоего про здешние места, поэтому страх не гонит меня в ложном направлении и не мутит разум.
Это был уже далеко не первый камень в мой огород, после которого я даже пожалел, что извинился. Признавая себя лишенным достоинства и смелости, я буквально подписал приговор к словесному распятию, которое, вполне возможно, продолжится до самой деревни. Я вдохнул холодный воздух, полный влаги, и решил поставить точку на нравоучениях.
– Прекрасно понимаю, как я звучал со стороны в тот шоковый момент, однако прошу тебя прекратить мое публичное бичевание.
– Я и не думал тебя бичевать. Это сделало за меня твое собственное самолюбие, – продолжал он в том же духе. – Представь, что твоей истерики не было вовсе, показались бы тебе мои слова обидными или уничижительными?
Он был опять прав. Но, черт возьми, не извиняться же мне перед ним еще один раз?!
В стороне послышалось шуршание листьев. Алексей надавил на плечо, принуждая меня опуститься к земле и замереть. Чуть правее раздалось тяжелое дыхание. Недалеко среди деревьев кто-то крался, вдыхая наши капли холодного пота, разносимые ночным воздухом. Поверх тумана проплыли острые кривые рога. Теперь меня бросило в жар, и я прижался к дереву.
– Постарайся даже не думать о них, – еле слышно прямо на ухо шепнул Алексей. – Они приходят на твой зов.
Просидев больше пяти минут в полной тишине, я спешно переспросил:
– Только на мой?
Он как-то странно посмотрел на меня, словно забыл, о чем был разговор, и вдруг мои щеки покраснели. Я наконец понял, что замкнул весь мир на себе совершенно напрасно.
– Ну я их уже как с прошлой осени не зову, стало быть, сейчас только ты из нас двоих этим занимаешься, – Алексей был полон терпения к моему эгоцентризму.
Он снова резким движением коснулся ладонью моего носа, сигнализируя сию же секунду прекратить разговоры. Где-то совсем близко мощные ноздри издали еще один сап, а тяжелые шаги лишь спустя несколько секунд неспешно отдалились.
– Что значит зову? И кого их? – первым делом зашипел я, когда все стихло.
– Господи, я думал, ты более смышленый! Тех самых, хвостатых и рогатых… Ну! Догадываешься?
