И все это Эллочка сообщила с доброй улыбкой. Такая же, но с небольшой примесью чего-то предвкушающего, и очень необычного, вдруг наползла на мои губы. Сразу после того, как мой нос дрогнул, уловив знакомые ароматы. Едва уловимые, но… почти родные, что ли. В академии запахи навоза – конского, коровьего, куриного, и много-много какого еще, меня сопровождали с первого по пятый курс. Что неудивительно, согласитесь – учитывая будущую профессию. И теперь чем-то таким тянуло из угла, в котором стоял единственный вазон, укутанный прозрачной упаковочной пленкой так, что отдельных цветков под ней разобрать было невозможно. Так, что-то темное, почти черное. Вот туда я и сунулся, ткнув пальцем в упаковку: «А это что?».
Продавщица, или хозяйка – судя по важности, с какой она общалась с покупателями – подошла ко мне, остановившись чуть дальше от вазона. И сообщила даже раньше, чем я задал вопрос вслух:
– Сейчас выбросим, уважаемый. Давно надо было, да что-то…
Я повернулся к ней. Женщина восточной (скорее кавказской) внешности по определению должна была быть выдержанной; скромной, что ли – в общении с чужим мужчиной. Она такой и была, наверное. Но не рядом с вазоном. Здесь она явно едва сдерживалась, чтобы не выругаться; громко, вслух. А потом выбросить несчастный вазон. Желательно подальше. Или подбросить его – кому-то, кого сильно не уважала.
– Значит, не хозяйка, – сделал я вывод, – чтобы выбросить, нужно разрешение. Ну, или из своего кармана выложить. Или моего. Сколько?
– Сколько (это я уже вслух)? И что это вообще такое?
– Гвоздики, – вздохнула женщина, – черные. Экспериментальный сорт. Отечественные, кстати.
– Это я уже понял, – усмехнулся я, – и почем?
– Триста, – озвучили мне ценник, – за одну штуку.
– Ни фига себе, – удивился, и чуть возмутился я, – тут же самые дорогие розы по сто десять!
– Экспериментальные, – напомнила кавказская женщина.
Что-то в ее тоне мне не понравилось, и я важно, и очень мстительно кивнул ей: «Заверните. Три штуки».
Хотел добавить: «Так, чтобы ни одна молекула наружу не вырвалась… раньше времени», – но не рискнул. Понял, что продавщица, отчего-то жутко меня невзлюбившая в последние пару минут, исхитрится сделать какую-нибудь гадость. И не мелкую, а очень даже основательную. Вроде внезапно развернувшейся упаковки. В самый неподходящий (или подходящий?) момент.
Дальше она действовала стремительно, как, наверное, никогда прежде в своей трудовой деятельности. Не дрогнув, пропуская через себя густой аромат навозного амбре, я увидел три гвоздики, когда они уже были надежно обернуты в несколько слоев прозрачной пленки.
– Гляди-ка, – чуть удивился я, – действительно черные. А чего же запах такой… специфический? Не пробовали отмыть?
– Пробовали, – устало ответила восточная красавица средних лет и упитанности, – не помогает. А выбрасывать… их целую фуру привезли. Как открыли двери…
– Да, – пожалел я ее хозяев, – не повезло. Вот это тоже, пожалуйста, упакуйте. Такой же пленкой. И ленты побольше, в несколько слоев.
– Какого цвета?
– А давайте всех, – расщедрился я, – всех цветов радуги. Только черного не надо. Это будет уже перебор.
Женщина в радугах разбиралась. Стянула коробку поверх пленки точно в соответствие с детской считалкой: «Каждый охотник желает…». И, получив в оплату целых тысячу триста рублей, ткнула пальцем в верх цветочной упаковки. И усмехнулась как-то коварно. Но не от радости от того, что развела очередного лоха на дорогую упаковку (с ума сойти – целых четыреста рублей!), а представив, очевидно, физиономию того, или той, кому буду показывать на этот верх уже я. Как оказалось, в этом месте упаковочного пакета был предусмотрен липкий клапан, работу которого она и продемонстрировала. На мне.
