– Понятия не имею, – сказал Фриденсрайх. – И я вовсе не уверен, что после такого вам захочется возвращаться.
– Вы же вернулись, сударь.
– К сожалению, это так.
– Как вам это удалось? – настаивала девица.
– Мне не понравилось то, что я нашел в царстве мертвых, – ответил Фриденсрайх.
– Что же вы там нашли? – спросила Аннабелла, в ожидании высшего откровения.
– Это не имеет никакого значения. Каждый обретает там то, зачем спускался.
– Вы слишком много выпили, сударь, – снова попытался Йерве воспрепятствовать ереси. – Не принести ли вам холодной воды?
– Значит, я найду там свою мать?
– Вовсе не обязательно. Скорее всего, вы найдете там свое собственное отражение, и так его возненавидите, что у вас не останется иного выхода, кроме как нестись сломя голову обратно.
– Скажите мне, как выглядит мое отражение?
У мадемуазель фон Крафт появился отрешенный тон человека, попавшего во власть наваждения. Йерве уже представлял себе, на что был способен Фриденсрайх фон Таузендвассер, когда терял узду, хоть пока еще смутно. Его способность проникать в души человеческие могла послужить как благословением, так и проклятием. Прав был приор Евстархий: не зря крестный отец боялся друга и соратника. Но дело было вовсе не в силе, удачливости, ловкости и красоте. Сам Йерве ощущал на себе влияние этого человека, чье безмолвие было опаснее даже его слов и поступков. Он ощущал, как влекло его к своему отцу, одновременно отталкивая.
Йерве понял в тот момент, как жилось его матери рядом с этим человеком, и почему она никогда не знала покоя, мечтала удрать в родной Аскалон, но не могла на это решиться.
Не менее смутное знание о том, какие демоны терзали душу его отца, постигло Йерве. И при этом он понимал, что смог это осознать лишь потому, что сам Фриденсрайх готов был приоткрыть ему завесу своей всепоглощающей личности, которую он изо всех сил пытался держать взаперти.
Беспокойство юноши все возрастало, наваждение овладевало и им. Ему захотелось позвать дюка, но он не смог узнать его в толпе.
А может быть, дело было всего лишь в усталости, которая играет в странные игры с сознанием человеческим.
– Я не провидец, сударыня, – тем временем, продолжал Фриденсрайх. – Такие сведения не даются даром. Зря я, что ли, прыгал в ров? Хотите получить право на бредни и свободомыслие? Будьте готовы заплатить непомерную цену, и будьте готовы сожалеть о ней весь оставшийся вам срок. А иначе все это пустые разговоры. Впрочем, этот разговор с самого начала был пустым. Не стоит забивать голову метафорами. Cмерти нет и бояться ее нечего. Бывает только прерванная жизнь. И больше ничего. Живите, пока можете, никакой тайны в этом нет, и это доступно каждому, у кого бьется сердце. Йерве, уведи мадемуазель фон Крафт танцевать.
Заколдованная девушка, казалось, вросла в землю, и Йерве пришлось чуть ли не силой волочь ее в круг танцующих.
Последняя капля пятой бутылки обашского упала на язык Фриденсрайха.
«Зита, – подумал Фрид, изо всех сил стараясь запретить себе мысль, но тщетно. – Я слишком долго ждал тебя. Приди ко мне, Зита».
Створка балконной двери распахнулась, и в темном проеме появилась женщина в безнадежно испачканном пылью, сажей и гарью бежевом блио. Ночной летний ветер шевелил змеевидные кудри, застилавшие лихорадочный взгляд. Она подняла руку, чтобы поправить волосы, но рука застыла в незавершенном жесте.
