Потом, конечно, он предпринял еще несколько отчаянных попыток нас познакомить, предлагал провести хотя бы несколько дней вместе, но я была непреклонна. А уж когда на свет появилась наша долгожданная Аня, и я заявила, что ЭТО наша единственная дочь, то больше разговоров о тебе в нашем доме не было.
Тебе, возможно, интересно, почему же я с так отчаянно сопротивлялась любым попыткам нашего с тобой знакомства? Игорь утверждал, что во всем виновата моя патологическая ревность. Я не буду отрицать, что эта черта мне не была присуща, она лежала в основе наших с мужем отношений, и, возможно, я наберусь смелости и как-нибудь расскажу тебе, что послужило этому причиной. Я действительно ревновала его, чаще всего не имея на это никаких весомых оснований. Иногда я ревновала его даже к его знакомым, когда он проводил время с ними, а не со мной.
Но вряд ли мои чувства к тебе можно было назвать ревностью. Возможно, я не хотела делить мужа и его внимание ни с кем, кроме нашей дочери. Возможно, я слишком хорошо помнила, с какой нежностью Игорь тогда произнес это «Катенька», и меня до сих пор от этого воспоминания бросает в жар (до сих пор! А ведь сколько времени прошло с тех пор), ведь по отношению к себе я от него таких нежностей никогда не слышала. Слишком много «возможно», но правда в том, что я до сих пор сама для себя не смогла ответить на этот вопрос.
Надо же собиралась написать всего несколько предложений, а исписала уже три страницы, даже немного устала от непривычки. На этом закончу сегодняшнее письмо, я ведь так и не нашла в себе силы отправить то первое…
– Ничего себе! – Аня откинулась на спинку сиденья. – Ты же помнишь мою маму? Она и с родными то людьми никогда особой разговорчивостью не отличалась, а тут уже второе письмо этой Екатерине…
– Ань, ты что, ревнуешь?
– Нет. Или да. Не знаю. Просто представь, сколько времени мама держала все эти переживания в себе, это же так тяжело. Все-таки, я ее единственная дочь, и сейчас, читая эти письма, все равно чувствую какую-то обиду внутри, что у нее за все это время так и не появилось желания поделиться со мной всем тем, что у нее накопилось на душе…
– Подожди, Ань, но ты же сама говорила, что у вас в семье не было принято делиться друг с другом своими чувствами и переживаниями…
– Да, но при этом она с такой легкостью вываливает все человеку, которого, как я понимаю, ни разу в своей жизни не видела, еще и испытывала к ней далеко не самые светлые чувства.
– Ань, вспомни, когда у тебя начались серьезные проблемы из-за твоего первого мужа, ты маме об этом рассказала?
– Ой, ну ты же помнишь, сколько всего там было, просто одно за другим, месяца три я даже спать нормально не могла, похудела тогда на пять килограммов, постоянно ходила и оглядывалась, так боялась. Конечно, о всем том ужасе я только тебе рассказывала! – Аня попыталась отогнать от себя нахлынувшие воспоминания о том ужасном периоде жизни, который оставил незаживающую до сих пор рану на ее сердце.
– Вот видишь, у тебя тогда тоже не появилось желания вести с мамой откровенные разговоры, хотя уж я то помню, как тебе в тот момент было плохо! – Лиза тоже очень хорошо помнила тот отрезок из Аниной жизни, когда практически каждую ночь вела с подругой задушевные разговоры, а точнее, она тогда, в основном, молчала, выслушивая все Анины рыдания, проживая весь тот ужас вместе с ней, каждый раз с трудом находя нужные для поддержки слова.
