– Представляешь, Алька, тренер заявил, что я сноб. И это меня может погубить.
Алька прижималась всем телом ко мне и горячо дышала в лицо.
– А ты не будь снобом, хоккеист. Ведь со мной ты не сноб. И ничто тебя не погубит.
– А Шмырев и вовсе обозвал меня жлобом. Наверное, от зависти.
– Жлобам не завидуют. Со мной ты не жлоб. И со своим Шмыревым не будь им.
Мне и впрямь казалось, что с Алькой я становлюсь лучше. Потому и старался как можно реже видится с мамой.
Это был наш последний вечер перед поездкой в Стокгольм. Снег прямо валил на наши головы. Метель сбивала с ног. Я приподнял воротник алькиной фуфайки и потуже завязал старенький махеровый шарф на ее шее.
– Знаешь, Алька, я женюсь на тебе, – мои слова перехватил ветер и унес в неизвестную даль вместе со снегом.
– Что-что? – закричала Алька, сделав вид, что не услышала.
– А вот так! Возьму и женюсь! – еще громче закричал я. И в ответ загудел ветер.
– Не слышу, хоккеист! – в ответ закричала Алька, вновь притворившись, что не услышала.
– Вот женюсь и все! – уже орал во все горло я. – Вернусь и женюсь!
– А я не слышу! – смеялась мне в лицо Алька, придерживая шапку-ушанку двумя руками.
Я безжалостно содрал шапку с ее головы, бросил в сугроб. Золотистые волосы девушки рассыпались по меховому воротнику. Я осторожно приподнял один локон над ухом и еле слышно зашептал прямо в ухо.
– Выйдешь за меня замуж, Алька?
– Ты бросаешь слова на ветер, хоккеист.
Ветер и впрямь разошелся не на шутку. Мы еле держались на ногах.
Я схватил Альку в охапку, и мы укрылись в подъезде.
– Здесь нет ветра, Алька. Ты выйдешь за меня замуж?
– А ты вернешься ко мне, хоккеист?
– Хоккеисты слов на ветер не бросают. Я не просто вернусь, я завалю тебя кучей подарков. Что тебе привезти, Алька?
– Не будь смешным, хоккеист. Чего здесь нет, что есть в Стокгольме? И снег есть, и метель, и елки растут, и даже одна продавщица продает абхазские мандарины на углу, слыхал? Ну, разве что нет краски «Гарнье-Стокгольм». А может ее и вовсе нет?
– В ней ты уж точно не нуждаешься, – я намотал золотистую прядь волос Альки на свой палец. И поцеловал ее. Я собирался сказать, что привезу свою победу, но вспомнил, что победу накануне уже пообещал маме. – В таком случае я привезу тебе свое слово.
– Ты думаешь, из этого слова что-нибудь может получиться? Хоккеист и торговка?
– Ты ошибаешься, Алька, где ты здесь видишь торговок? Хоккеист и его… Его… – слово «жена» почему-то у меня застряло в горле.
– Возвращайся, хоккеист, – Алька нежно поцеловала меня в губы и, слегка оттолкнув от себя, бросилась к своей квартире. Я ее не держал. Слова не мог унести ветер, даже такой сильный, как сегодня. Ведь хоккеисты слов на ветер не бросают.
Альку я тут же забыл, едва ступив одной ногой на мостовую Стокгольма. Знаменитая городская ратуша на острове Кунгсхольмен, где ежегодно устраивается банкет и бал в честь нобелевских лауреатов и где я раскупорил самую дорогую бутылку шампанского от Pernod Ricard за «штуку» евро, Королевский дворец и Опера, сад скульптур Карла Миллеса, где я фотографировался у каждой скульптуры, каждый раз немного изменяя свой гардероб… А сам матч! Мой оглушительный успех – «хет-трик»! Фуршеты, поклонницы и поздравления… Все это притупило память о чувствах. Все теперь работало исключительно на имидж. Это было просто необходимо для тех интервью, которые я раздавал направо и налево.
