Это в крови.
Почему меня всегда тянуло к чужеземцам? И что бы на это сказал мой отец, будь он жив?
Я не стала ей говорить, что папе было бы совершенно наплевать на то, что Брайан и Самир – иностранцы. Ему это было бы неинтересно, потому что другие люди, вне зависимости от того, откуда они родом, его не интересовали в принципе. Папа заботился только о своих растениях и собаках. Все, что не было покрыто шерстью или листьями – включая меня и маму, – он просто игнорировал.
То обстоятельство, что Самир оказался врачом, для моей матери явилось смягчающим – все же он не принадлежал к обществу тех мигрантов, что всякий раз толпились в холле районной поликлиники, когда мама приходила к участковому за консультацией по поводу своего артроза. Но даже то, что Самир занимался исследованиями в области онкологии, не могло изменить того факта, что родился он мусульманином. Даже несмотря на то, что нога его никогда не ступала на пол мечети, он ни разу в жизни не совершал намаз и к тому же с удовольствием уплетал мои свиные котлетки. Мама точно прочла «Только не без моей дочери» и была убеждена, что Самир в любой момент может внезапно сделаться исламским радикалом, что повлечет за собой ужасные последствия.
Я воспринимала мамину реакцию спокойно, позволив ей изливать свои тревоги, и не говорила ни слова поперек. Так бывает, когда по-настоящему счастлив – мелких пакостей словно бы не замечаешь, полный терпения и мудрости.
Да, это было несложно. В душе царили радость, и желание, и легкость, и великодушная снисходительность к маминым выпадам.
Все было просто hunky dory[6], пока на горизонте не возникла Ясмин.
* * *
Самир заворочался, придвинулся ближе ко мне, включил ночник и глубоко вздохнул.
Яркий свет затопил комнату, и мне пришлось немного поморгать, чтобы привыкнуть. Я положила руку ему на плечо. Посмотрела в его измученное лицо.
– Как ты?
– Так себе. Я уходить на поиски. Пройти вдоль берега, до моста и обратно.
– Ты не знаешь, они что-нибудь смогли обнаружить?
Он прикрыл глаза.
– Не знать. Они обещать позвонить утром. И дать мне свой номер.
Самир отвернулся и зашарил рукой по тумбочке, где нащупал клочок газеты, на котором небрежным почерком был нацарапан телефонный номер.
– Ты простить, – сказал он, поднимаясь. – Мне нужно позвонить. А потом я снова идти искать.
Послышались шаги Самира в коридоре, а затем, когда он стал спускаться по лестнице, они затихли.
Я села в кровати, потом встала на ноги и задрожала от холода. Мы жили в старинном доме, который был построен еще в конце девятнадцатого века. Дом был красивым: фасад имел богатую отделку и ажурные наличники. Стены во всех комнатах были выложены панелями в половину человеческого роста, а над ними царствовал переливчато-жемчужный шпон. Все было немного криво и косо, как обычно бывает в столетних домах, но хуже всего был этот мерзкий холод. Зимой мы все спали в теплых пижамах и носках.
Я поплотнее запахнула старенький халат и отправилась вниз, вслед за Самиром.
В дверях своей комнаты стоял Винсент с приставкой «Геймбой» в руках. Эта игра его здорово увлекала, Винсент мог рубиться в нее часами и впадал в истерику, если кто-то просил его ее отложить.
– Доброе утро, хороший мой. Ты выспался?
– Где Ясмин?
Я подошла к нему, обняла и провела рукой по рыжей макушке.
– Мы пока не знаем. Давай позавтракаем?
– Хочу, чтобы Ясмин вернулась домой, – подтягивая пижамные штаны с изображением Железного человека, протянул Винсент.
