Мы поздние нотки на слабенькой ветке —
пора нас судить беспощадней и строже.
Никто не спасётся, расставлены метки,
и хоть бы скорее… пускай не тревожат
пустые надежды. Последние песни
поют дураки, оторвавшись от стаи.
Но небо закрыто, диагноз известен,
кто смог бы взлететь – тот давно уж летает.
А нам и пытаться теперь уже тщетно,
а нам – покружив, пополнять эти сонмы
шуршащих и мёртвых, цветных и бесцветных —
осеннюю норму упавших и сорных
из прошлого года, из прошлого века
– мы ляжем слоями, от нас не убудет,
мы смыслы без звука, мы ноты-калеки,
обычные души обыденных судеб.
Нас поздняя осень привычно зачистит,
а мы никого не зовём за собою…
Вот только немного сочувствуем листьям,
что станут надеяться новой весною.
Господи, благослови ее, пожалуйста, успокой, включи в ее доме свет и ко лбу прикоснись рукой. А если и виновата в чем, то не она одна… Я знаю, слова – это страшно, они достигают дна.
Но ведь оно притаилось, оно родилось давно, оно очень долго пряталось, но было ей не равно. И с детства одежда колется, и строг родительский дом, а эта любовь шершавая кожу сняла потом.
Я что-то могла-должна была? А может, и не должна… Наверно, лежит вина на мне, иначе – какого рожна? А если я не причина, то почему тогда – цель? Сколько же было хорошего… с лучшею, с ближней моей. Не было крепче дружбы – ненависть ее крепка. Скажут, что можно убить меня – не дрогнет ее рука. Пока ее стрелы – мимо, пока еще недолет, но если они попадут, тогда… это войдет в нее.
Боже, молю, утешь ее в тягостном сне – пускай
просто забудет про страх и боль, только не отпускай, только не говори «не Моя», не урони во мрак!
Господи, она так любит…
Просто она любит – вот так.
