В жопу клюнул жареный петух!
Не целуй ты меня по подмышкам,
Дай ты мышцам моим отдохнуть.
Не клади свои потные ноги
На мою волосатую грудь!!!
Проигрыш: трамп-па-пам-пам- тара-тара-та и опять:
В жопу клюнул жареный петух!
Тетка периодически вставала над ним:
– Не аташел яшшо? Чяво ж ты такой пьянушший?
А он ей:
– Дак эта самае, банки ж заряжал! Вадьке ж ехать. Куда ж он без банки. Ня знаю. Поляжу яшшо.
– Ну, поляжи, – говорила тетка и отходила прочь.
И снова звучало:
В жопу клюнул жареный петух!
В этом диалоге я не поняла ничегошеньки. И такого выражения «банки заряжать» не слыхала никогда. А я много чего слыхала на тему напиться: «трубы смазать», «горло промочить», «за воротник залить», «хлебнуть лишку», «хватить через край», «залить зенки или шары» и даже «накукарекаться» и «накидаться». Но не «банки заряжать». Это ново, это надо в копилку.
Я носилась по двору то с ведром, то с поленьями, Леся ходила за мной, тетка располагалась на крыльце, мужик лежал под деревом. Пацан куда-то тихо слился.
Наконец я села на лавку у печки, свесив руки между колен. Приказов не последовало.
– Ладна, Танька, мы пашли, – сказала тетка, они с Лесей стояли в дверях хаты.
– Куда, – подхватилась я, полагая, что нужно куда-то двигать на новый хозяйственный подвиг.
– Дак куда. Дамой пашли.
Я продолжала не понимать:
– Куда домой? А это?
– К сябе дамой, а ета твой дом.
Тетка порылась в кармане кофты, вытащила маленькую лампочку:
– На вот, в таршер вставь. Вечярам тямно будет. Другова свету нету.
Я взяла у нее из руки лампочку:
– Она ж перегорелая, – разорванная спираль болталась внутри стеклянной колбочки.
– Ну дак чяво, перегоремши, а ты вкрути.
Они ушли.
А я осталась сидеть у теплой печки с перегоревшей лампочкой в руке. И тут ко мне мысль в черепушку постучалась: за все это время никто мне не представился, и никто ни о чем меня не спросил: ни как меня звать-величать, ни откуда, ни зачем сюда заявилась. Тетку все называли Авдоша, мужика Дедом, дети, одинаковые, как два беленьких херувимчика в обносках, – Леся и Вадька. Ну то, что они своего отца звали Дедом, меня не особо удивило. Всяко бывает, знавала я одну семейку, там большой уже пацан, лет пятнадцати, маму свою звал мамой, бабушку – бабушкой, а деда – папой. Ну не срослось у него с настоящим отцом, не было никогда, и он с детства глубокого привык дедушку называть папой. Дежурная шутка «как это быть женатым на бабушке» у них с языка не слезала. Ну а уж звать родителей по именам, это в наши дни вообще расхожий вариант.
А вот мое имя им было известно. Откуда? «Я знаю, ты Танька», – сказала мне девочка на берегу ручья. Но тогда, наверное, с устатку я никаких выводов из этого не сделала. Просто отметила про себя и все.
А напрасно.
Допотопный торшер с маленькой треугольной столешницей и широким тряпочным выцветшим колпаком стоял в углу между хорошо просиженным диваном и желтым трюмо от гарнитура пятидесятых годов прошлого века. Светильник был похож на жирафа в сомбреро. Я вкрутила в него лампочку, что дала мне Авдоша. Дернула засаленный шнурочек с пластиковой пимпочкой на конце. Лампочка зажглась. Я тупо посмотрела на сочащийся сквозь колпак свет. Дернула шнурок еще раз – лампочка потухла. Сунула голову под абажур; нить накаливания была разорвана. Дернула шнурок. Лампочка зажглась, резанув светом по глазам. Я заглянула под столик, из которого поднималась шея жирафа, там на полу стоял старый автомобильный аккумулятор, к его клеммам подсоединялся провод торшера, лишенный штепселя и разделенный на две жилы.
