Он чувствовал, что все его рассуждения на самом деле банальны и , в общем, убоги. Он просто не хочет расставаться с какими-то эпизодами или иллюзиями своей жизни, которые были важны только для него и которые, как он считал, и составляли ту самую особенность жизни каждого человека, что будет похоронена вместе с ним. В этой жадности сохранения он напоминал себе гоголевского героя, не желавшего расставаться ни с одной копейкой.
Он понимал, что «свиная кожа» каждого абсолютно непознаваема для других, как тайна мироздания. И останется тайной навсегда. Все, что мы можем знать о ком-то, лишь ничтожно малая часть его сути, касающаяся прежде всего «позолоты». Мы ничего не знаем друг о друге, так мы устроены. Закон природы. Эти рукописи сгорают дотла, так никем и не прочитанные.
Понятно, что истоки своей «свиной кожи» следовало искать в детстве, но не вспоминать же все подряд, тем более, что методология поиска по-прежнему была ему не ясна. Он мог вспомнить все, но что толку…
Первая зависть, но еще не ревность, к мужчине, как к объекту женского внимания, возникла у него к герою песни в исполнении Руслановой: « Помню я еще молодушкой была. Наша армия в поход далекий шла. Вечерело, я стояла у ворот, а по улице все конница идет» Он хорошо знал это – «вечерело», это было ему знакомо по дачной жизни, когда кончался томительный летний день, прошедший в скучной, одинокой, праздности детства, и он выходил после ужина с молоком за калитку, садился на лавочку и смотрел на Варшавское шоссе, спускавшееся с Лангиной горы. Красный закат сгущался до черноты у самого горизонта, и пыль, что днем поднимали за собой грузовики , заезжая колесами на обочину, лежала вечером спокойно, как отяжелевшая после дождя. Он понимал, что картина вечернего пейзажа перед его глазами, не такая , как должна быть в песне. Там речь скорее всего шла о широком проселочном тракте, по которому ежедневно гнали скот на пастбище, и жаркий воздух постоянно оглашался затяжным, бестолковым мычанием, а заборы хат или изб были из горизонтально сколоченных жердей, а не из вертикальной решетки штакетника, как у них на даче. Но «вечерело» одинаково, в этом он был уверен. Еще едва ощутимая, прохлада наступающих сумерек; даль, где становится недоступной глазу дорога; преждевременное ожидание нового дня – все это было общим в понятии «вечерело». И еще что-то…
«Наша армия…» Русская армия. Уже в детские годы он испытывал громадное уважение к русской, царской армии. Он уже знал. что царская армия существовала прежде Красной. Хотя в том семилетнем или восьмилетнем возрасте, что достоверного он мог знать о ней? Он видел солдат на картинах Верещагина, печатавшихся в журнале «Огонек» – их белые, выгоревшие на солнце, мундиры туркестанского корпуса , и узкие, прямые штыки над дулами винтовок, висевшие за спинами солдат… он видел фильм «Герои Шипки», и помнил фамилию генерала – Скобелев… и, пожалуй, это все, что он знал к тому времени о русской армии, хотя и рос в семье военного и о Красной Армии знал уже много. Еще рассказ деда, когда они гуляли по парку и подошли к памятнику «Стерегущему», где бронзовая вода хлестала через открытый иллюминатор, и два матроса, как ему сначала подумалось, пытались закрыть его, но оказалось все наоборот. «Они нарочно открыли , чтоб затопить корабль, они не хотели сдаваться врагу». Но даже этих отрывочных сведений хватило на то, чтоб представить нескончаемую колонну пехоты со скатками шинелей на груди, устоять перед которой не дано никакому врагу. Он ясно представлял себе, как пылят по дороге солдатские сапоги, как устало движется колонна, хотя в песне речь шла о коннице, но кавалерия была ему еще меньше знакома и правдиво представить, как она выглядела, он не мог.
