В женских палатах встречают, как обычно, приветливо: на вопросы отвечают подробно, назначения выполняют послушно, кто-то обещает носки связать, кто-то внуков на телефоне показывает. Пациентам «везет»: они без защитных костюмов, телефоны – можно. Как встречают в мужских палатах? Когда как. Одни считают, что им внимания не додают: деловые ребята все деньги пытаются за отдельную палату предложить. Смешно! Тут скоро в коридорах придется лечить, откуда ж им отдельную? Другие сопротивляются лечению: все им кажется, что «хиханьки», пока старушка с косой не замаячит. Третьи буянить начинают, прям беда с такими! Вот в реанимации только тихо: мерно гудят ИВЛ, пациенты – на седации.
Олег сегодня работал «на автомате»: осмотр, назначения, записи – по кругу. Даша не отходила ни на шаг, и он чувствовал неловкость в ее присутствии из-за утренней сцены.
– Анатолич, пойдем к дальнобойщику вместе? – позвал Олега из коридора Ерохин. – Не могу этого осла уговорить на ампутацию, двинет ведь кони из-за гангрены!
В крайней палате – тяжелый запах. Здесь все «тяжелые»: кому-то на поправку мешает пойти возраст, кому-то – хронические заболевания, кому-то – врожденный пессимизм.
– Анатолич, ну слава Богу! – прогудел коренастый мужичок неопределенного возраста на койке у стены. – Посмотри и ты меня! Федорыч совсем расстроил.
Олег поднял простыню: правая нога синяя, распухла, пахнет.
– Плохо, Степаныч: резать надо без вариантов.
Диагностика, когда на враче «защита» – дело сложное: фонендоскоп в уши не вставить, очки потеют, чувствительность пальцев в трех парах перчаток стремится к значению бесконечно малых чисел. Но тут, и вправду – без вариантов.
– А-а-а-а! – замолотил коренастый кулаками по матрасу, пациенты в палате вздрогнули. – Да вы, что, космонавты, охренели? Я на жизнь дорогой зарабатываю. Чем без ноги на педали давить? И жена у меня молодая… Да пошли вы все на х… со своим «резать»!
Ерохин развел руками: вот так уже третий день. Олег кивнул:
– Ну-у, если ты, Степаныч, отдаешь себе отчет, что тебе нога дороже жизни – пиши отказную от операции, готов? – Клементьев повернулся к медсестре и прямо в ухо, через нетканый материал защитного комбинезона, произнес. – Даша, мухой за согласием на операцию. И ручку давай!
У дальнобойщика прояснился взгляд. Вот так просто: отказ – и не надо резать?
– Да, конечно, готов! Давай свою гребаную бумажку! Где тут надо…? – он принял из Дашиных рук папку с документом и начал подписывать. – Так, имя тут, фамилия, еще чего? Адрес домашний, прописка? Ну на, Анатолич, держи! А то, гляди-ка, резать они меня захотели!
У Ерохина глаза полезли за пределы защитных очков:
– Клементьев, ты что?
– Тише, Вась, подожди, – Олег стиснул руку завотделением повыше локтя и, приняв бумаги от дальнобойщика, с нарочитым спокойствием пожал плечами. – Супер! А теперь, Степаныч, звони жене.
– На фига? – не понял тот. – Я сам решения принимаю.
Клементьев взял с прикроватной тумбочки телефон и подал его пациенту.
– Звони, говорю: прощаться будем! Времени у тебя – два дня до сепсиса. Ее сюда не пустят, тебя наружу – тоже. А завтра ты уже бредить начнешь. Звони, Степаныч, пока в сознании!
В глазах дальнобойщика за десять секунд сменились ненависть, отчаяние и… слезы. Он еще побуравил глазами врача и протянул руку:
– Твоя взяла, – дрогнувшим голосом произнес он. – Давай сюда отказ, я порвать хочу!
