– А дрова-то войску на что? Да ещё в походе.
– Вот и я про то же толковала. Ладно, хлеб не пущать, холсты или прочее что. Но дрова-то? – Устинья пожала плечами. – Ан ни в какую. Нет и всё. Вчерась люди чуть на приступ пошли. Оно и ясно. Натерпелись за три года-то. Токмо продохнуть помни́лось, а тут на тебе. До того загорячело, стрельцы в воздух палить стали. А в них камнями…
– Ладно, понял я. – Перебил Иван, зная, что если этого не сделать, Устинья может живописать подробности до самого утра. – Надо то чего?
– Ваню-ю-юш. Я ведь этак по миру пойду. Ежели дров не будет. Потолковал бы ты, а. По-свойски. Как-никак, тоже на царёвой службе. Ну?
Иван вытер лоснящиеся губы рукавом и довольный откинулся спиной к стене.
– Потолкую. – Буркнул он, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло.
Устинья визгнула, вскочила и, перегнувшись через стол, коротко, но жарко поцеловала Ивана в губы. А потом, словно опомнившись, хлопнула себя по лбу:
– Во дурында, блины-то забыла.
Она кинулась к печи, и чуть не бегом вернулась с блюдом, где стопкой лежали блины. Иван разочарованно охнул, положив руку на живот.
– Ну, хозяйка. – Усмехнулся он. – Умела приготовить, не умела подавать.
Устинья рассмеялась, ставя на стол миску со сметаной. Иван, сворачивая верхний блин в треугольник, недоверчиво повёл бровью.
– Это с чего такой пир?
– А чего куркулить? В таков-то день. – Простодушно отозвалась Устинья. – Осады боле нет, остальное тоже скоро на лад пойдёт. Заживём, как прежде живали. Спокойно.
– Да погодь ещё с такой радостью. – Иван не хотел портить Устинье праздник, но слова сорвались сами собой и, чтобы смягчить их, он постарался улыбнуться. – Ногаец, вон, говорят, снова в набег хочет идти. Да и поляк ещё вконец не побит. Так что…
– Не побит, так побьют. – Беспечно отмахнулась Устинья. – Скопа их вон как ловко лупит. Что орешки щёлкает. Так что побьёт, это уж как пить дать.
Иван подавил раздражённый вздох и сделал вид, что увлечён очередным блином. Как объяснить владелице бань, что войско Речи Посполитой, осаждавшее нынче Смоленск, не чета разношёрстным отрядам охочих людей, пришедших в русскую землю только, чтобы нажиться под шумок горячей поры. Да, Керножицкий, Зборовский, Жолкевский, а уж тем паче Лев Сапега тоже воевать умели и собрали под рукой большую силу. Но всё же это не король с его кварценым войском и большим пушечным нарядом. Не просто так Годунов14 – вот уж кому в прозорливости не откажешь, упокой господи его душу грешную – с появлением вора Гришки слал в Краков посла за послом. Лишь бы в закипавший спор не вмешалась вся Речь Посполитая, как государство. И долго это удавалось – Жыгмонт15 не запрещал своей шляхте примыкать к отрядам самозванцев, но сам, как король, держался в стороне. Однако всё изменилось, когда новый царь Василий Шуйский обратился за помощью к шведам. А у тех вражда с Польшей длилась уже чуть не полвека, и последние десять лет шла беспрерывная война. Потому Жыгмонт не мог допустить союза Руси и шведов. Так что теперь просто смута в русской земле уже грозила вырасти в побоище трёх держав, средь которых Русь, подорванная чередой восстаний – виделась самой слабой. И это не в шутку беспокоило многих, но только тех, кто понимал суть случившейся перемены. Но большинство ликовало в ожидании скорой победы, и Устинья была среди них.
– А ты вот сёдни в Китай-городе был, так не видал его?
