Я очень много читал, а у неё дома ничего кроме «Календаря рыболова – охотника», томика какой-то классики, «Практикума по криминалистической технике» и газет не оказалось.
– Баба Настя, а почему у тебя дома, книг интересных ни одной кроме этой,– и показываю ей календарь,– нет?
Та отвечает:
– Дак, не читаю я ничего сейчас, разве, что газету иногда. Тебе вот в деревню надо съездить, там у …(не помню имя) крутится, вроде как, Дмитрий Андреич и ещё какой-то Пётр Лукич. Почему-то целый шкаф книг стоит – один на все окрестные деревни. У него даже Аристотель и Платон есть. Слыхал про таких? Я их у него брала и читала, ещё в дореволюционном издании.
Отвечаю:
– Мол, знаю, пробовал читать.
У нас дома был и Аристотель и Платон и я, даже, попытался их было осилить. Не понравилось. И начинаю глупо посмеиваться про себя, как-же, баба Настя читала Аристотеля и Платона, да ещё и «в дореволюционном издании»…
Тут происходит что-то странное – мягкая баба Настя вся как-то преображается и начинает прямо как следователь на допросе жёстко меня бурить (другое слово даже подобрать не могу):
– А ну ка, скажи мне, вот – ты, это что или кто? – спросила она меня в тот вечер.
– Как понять, что или кто? – спросил я её. Она в меня как-то необыкновенно ткнула пальцем, не достав наверное с полметра до меня, но всё же, как-то чувствительно, но не телом, а чем-то тогда непонятным, словно в душу ткнула (я, кстати, это ощущение помню до сих пор). Я почувствав себя в каком-то разморено – расслабленном состоянии, сказал:
– Я, это моя душа, и оболочки вокруг неё, и моё тело.
– Что за оболочки? – спросила баба Настя, с интересом и с какой-то жёсткой строгостью, вглядываясь в меня.
– Ну всё что налипло. Это же просто. Вот поел я. Еда-же, это не я, вот она переработалась и стала мной, а какашки, пока они во мне, они как бы налипли на меня, а как в туалет схожу, то уже и не часть меня. Так же и мысли.
– Ага…, а где тогда Я начинается, где его граница?! Где граница твоего Я?!
Вот тут-то я растерялся. Я начал «экать» и «нукать», собираясь сказать, что вот кожа это и есть граница моего я. Но прислушавшись к себе, я как-то по новой обнаружил, что воспринимаю-то себя чуть дальше кожи. Тот же жар и холод, тело чувствует до того, как оно дотронулось до кожи.
– А где Я заканчивается?, – окончательно смутила меня баба Настя.
Она как-то неуловимо поменялась и начала рассказывать про Фёдора Степановича, что есть, мол-де, такой деревенский колдун, не колдун, а правильнее сказать До́ка, один из самых сильных кто оставался. Потом начала рассказывать и про мазы́ков, и про доцента или студента филолога Андреева, который приезжал в ту пору учится к Дмитрию Андреевичу. Надо сказать, что во дворе где мы жили были Андрей и пара Димок, которые меня дразнили. Так что у меня на тот момент была «стойкая непереносимость» людей по имени Андрей и Дмитрий. Услышав эти имена я говорю:
– Нет, не поеду, они такие же наверное, меня начнут дразнить, да донимать.
Утром, однако, обдумав всё за ночь, решил, что с Федором Степановичем, всё же, пожалуй, нужно встретиться. Хоть на настоящего колдуна посмотреть. Подошёл рано утром к бабе Насте, она ещё лежала и говорю:
Давай поедем к Федору Степановичу.
Она в ответ:
– Ой милый, он ведь уже умер, весной той? Я вот и пожалела, что вы раньше, на год-то, не приехали.
– Давай тогда к тому, кто остался поедем? – говорю ей.
