Первые несколько часов это казалось мне самым странным и бессмысленным его поступком. То есть… ну как жить спокойно, если у тебя во рту Армагеддон, а всё потому, что ты не почистил зубы? Сознательно оставив зубную щётку дома.
Позже его эксперимент стал мне более понятен. Он не хотел бездумно нести в больницу всё, что положено. Он хотел знать точно, без чего он совсем не сможет прожить месяц. Я и другие его товарищи примерно за три – четыре дня принесли ему всё, что оказалось нужно. Все остальные поступавшие пожелания были исключительно пищевыми и не такими срочными.
Не помню, сколько прошло времени, когда я принесла ему грейпфрутовый сок и решилась спросить, на кой ему всё-таки понадобился эксперимент. Перед госпитализацией можно было бы сесть и основательно подумать, исключив всё ненужное, ― наверняка результат был бы тем же. В ответ мне была его фирменная снисходительная усмешка ― возможно, вы знаете это самодовольство людей, которые наконец получают вопросы, на которые ну очень хотят ответить. Похоже, это явно был тот самый случай.
«Ты и есть то, в чём ты нуждаешься больше всего, ― с самым философским тоном, который только возможен, ответил он, прерываясь на глотки сока. ― Мне просто хотелось точно узнать, что такое я. Я не слишком удивился ответу, но всё же, это было занятно».
Я посмотрела на его законную долю палаты со всем, что мы принесли ему, и узнала, что же он такое. Фотоаппарат, приставший к розетке своим зарядным разъёмом: дай, дай, дай энергии и отстану. Старая гитара с царапинами от одного довольно серьёзного падения по лестнице, но новыми струнами ― за них она ему всё простила. Вилка и нож, ни в коем случае не свежекупленные, потому что так «нет эффекта, что ты дома или хотя бы в гостях». Оскар Уайльд, запертый в старом томе своих произведений с варварскими пометками на полях его пьяным почерком. Я не назову весь список вещей, охранявших его иллюзию удобства, но, по моим ощущениям, тогда я действительно осмыслила, какого именно человека я знаю.
А когда мы уже обговорили все свежие темы, пошли по второму кругу и поняли, что просто так болтать нам надоело, решили снова поставить опыты в воспроизведении песен одной его гитарой и нашими неумелыми голосами. Он любил ваши песни. Какой-то своей особенной любовью. Не могу сказать, кто именно в тот день вспомнил про вас, но вероятность всё же выше, что это был он. Мы начали ломать своими мотивами вашу знаменитую «TheDiary of Jane»3 ― как же хорошо, что этого вам не услышать, мне даже сейчас слишком жарко от крови, прилившей к щекам ― и я подумала, что вас он тоже захватил с собой в эту больницу, не смог и не захотел там быть без вас. А потом подумала, что я тоже поступила бы так. И сбилась с текста, сделав вид, что забыла слова. А на самом деле мне просто не хватило дыхания.
Я хотела бы сказать, что ваши песни очень поддерживали его и таких, как он, в трудный период, но это будет лестью, а не правдой. Нет, порой твой голос, Бенджамин, слишком давит на больное даже самыми простыми словами. Но без вас было бы никак. Вы ― та самая тёмная сторона практически каждого из нас, которую мы всю жизнь учимся принимать. Он отличался от многих тем, что принимал её ну очень радушно. Ему было комфортно среди ваших треков. Никакого навязанного настроения ― просто то, что есть. Сегодня мне в них комфортно точно так же. Будто бы меня выселили в лечебницу на отшибе мира, практически не дали ничего с собой, и рядом только незнакомые пациенты с похожими диагнозами, но у меня есть вы, и это помогает думать.
