– Вы не ответили на вопрос! – верещит тот же голос. – «Если проповедь и убеждения оказываются недейственными, если неверующие упорно отказываются принять учение церкви в его целом или частях, то этим они создают соблазн для других и угрожают их спасению. Таких следует удалить из общества верующих, сперва посредством отлучения от церкви, а потом – и посредством тюремного заключения или сожжения на костре» – так гласит наставление римской курии. Вы не забыли его?
– Ну что ты мелешь, брат! – останавливает его первый репортер. – Ты сам забыл об Аахенском мире и о том, что мы живем в эпоху Просвещения. Ведь сейчас 1751 год!
Говоря так, газетчик имел в виду заключенный между европейскими странами мирный договор в Аахене, после которого наступил период покоя, так называемая эпоха Просвещения, – отменялись устаревшие церковные и феодальные привилегии, преобразовывалось законодательство и централизовывалась власть. Это принудило итальянского короля Климента XIV к уничтожению иезуитов.
– Слепец! – огрызнулся монах. – Власть папы без веса и меры вечна! Апостольские легаты – исполнители воли священного трибунала инквизиции – повсюду! – И он исчез в толпе, как мышь в подполье.
Гримальди резко повернулся и, не отвечая на сыпавшиеся вдогон вопросы репортеров, побрел к своей «птице». Стащил с головы шляпу без полей – будто ему стало жарко, – и прибежавший с севера, с берегов Темзы, ветерок пошевелил его редкие волосы.
Ветер с реки набрал силу, туман, двигаясь на юг, поднимался. Ярче проступала зелень Гринвич-парка, одного из загородных парков великого Лондона.
В группе блестящих молодых джентльменов с поникшими от сырости плюмажами на широкополых шляпах и их дам, выглядывавших из окон карет, горячо, с жестикуляцией, дебатировался вопрос: «Кто он, этот таинственный Андреа Гримальди Воландэ?»
«Беглый из Италии простой монах», – говорили одни. «Нет, – возражали им, – выходцу из черни не под силу „изобретение века“. Гримальди – отпрыск весьма древнего и знатного рода князей Монакских, мужская линия которых угасла в 1731 году, а итальянская ветвь – Воландэ – пришла в упадок». – «Позвольте! – восклицали третьи. – Нам доподлинно известно, что Андреа Гримальди родственник Франческо Гримальди, иезуита, известного математика и физика, преподавателя иезуитской коллегии в Болонье!»
Туман, туман…
Уползал туман на юг к бляйхитской дороге. Остатки его над парком растопило солнце. Обсыхали полупрозрачно-матовые крылья «птицы». Гримальди заменял рояльную струну, поддерживающую левое крыло: она оказалась с зазубринкой, надкушенная. Менял, а в памяти стояли глаза-угольки толстого монаха с черными четками и верзилы в стальном панцире под плащом.
Все громче и громче малиновый звон колокольцев. Из северной аллеи вынырнули всадники королевского эскорта. За ними – золоченые кареты с гербами. Из первой вышел король Георг II. К нему присоединился его сын герцог Кумберлэдский и первый пэр королевства архиепископ Кентерберийский.
Для его величества и свиты стража очистила в толпе проход. В дальнем конце его ждал короля коленопреклоненный Андреа Гримальди. За его спиной – пока неподвижная, гордая «птица».
Подойдя ближе, Георг II величественным движением руки поднял с колен изобретателя.
– Оч-чень забавно!.. Показывайте! – сказал король…
