После обеда мы оформились властями и собрались в город.
Клюкман выдал валюту в американских долларах, содрав восемь процентов за конвертацию.
– Клюкман, ты хапуга! – сказал я ему.
– Я ж не себе, – оправдывался третьяк.
Втроём мы отважно ступили на африканский континент. Земля оказалась твёрдой и ещё покачивалась под ногами. Прошли через небольшой парк с застывшими каруселями, длинную тенистую улицу с двухэтажными зданиями в стиле барокко и повернули в горы. Везде росли пальмы и блестящие фикусы. Встречались редкие прохожие разного цвета кожи и одетые во что попало.
По тропинке, уложенной круглыми голышами, мы поднялись к высокой арке у входа в крепость. Стены были сложены из рыжего известняка с вкраплениями современного цемента. Мы забрались на самый верх самой высокой башни. Далеко внизу лежал город, в порту торчали мачты нашего парохода. Низкое солнце отражалось в стёклах сторожевой башни Port Control.
– Надо было затариться пивом, – сказал Клюкман.
– И бутербродами, – добавил толстый Ермаков.
– Хорошая мысля приходит опосля, – сказал я, – без этого экскурсия теряет всякий смысл.
Древние камни, развалины или архитектурные изыски меня не волнуют. Я даже не стану их фотографировать. Проще купить глянцевые открытки. Мне нравится побродить на улице, в баре перекинуться словом с местным аборигеном, поймать взгляд и улыбку красивой девушки.
По периметру мы прошли вдоль зубцов крепостной стены и, не сговариваясь, повернули обратно.
После Сеуты началась тропическая жара. Кондиционер тут же сломался и мы в радиорубке обставились вентиляторами. Незаметно перешагнули экватор. Праздника по этому случаю не было. Ночью над мачтами сиял Южный Крест, а обе Медведицы, Большая и Малая, исчезли за горизонтом. Самым популярным местом на судне стал бассейн. Вода в нём была прозрачная и тёплая, но всё-таки охлаждала. Вечером там купались загорелые матросы, днём – бледнолицые машинёры и девушки.
Я перевернул ещё одну страницу в своей тетради. Дальнейшие приключения можно описать пунктиром. Далёкие Фолклендские острова, холодное дыхание Антарктиды, изматывающая работа на погрузке кальмара. В трюме минус двадцать, с джиггеров каждую минуту приходил строп, который нужно было аккуратно переложить в трюме. Работали двумя бригадами, шесть через шесть часов. Норма в день – триста пятьдесят тонн. Из Греции прилетел Фабрикезис, с секундомером и недовольной мордой пытался руководить погрузкой. Мы озверели и, наконец, послали его подальше. Послали по-русски, но грек всё понял и в трюме больше не появлялся.
Ермаков похудел на десять кило и был этому рад. Стройный Клюкман стал ещё легче и мог спрятаться за шваброй.
– Жека, ты худой, как велосипед! – подначивал я друга.
– На себя посмотри, – парировал он.
За месяц мы погрузили восемь тысяч тонн. Четыреста тонн перекидал я, вот этими нежными руками радиста. На всю жизнь запомнил тысячи выпученных глаз убитых кальмаров. Теперь я не могу переваривать кальмаров под любым соусом.
Потом был переход до китайского Циндао. Китайцы любят кальмаров и готовят их них тысячу блюд.
Второй помощник, Шура Ермаков, руководил выгрузкой. Он сказал:
– С нашего улова каждому китайцу достанется по восемь граммов кальмара.
– Всего-то? – засомневался я.
– Не больше. Китайцев сейчас больше миллиарда.
Клюкман на это ответил анекдотом:
– Одна баба спрашивает другую:
– Сколько у вас детей?
