Срыв произошел в самом конце первичной фазы подготовки. Когда девятка орудий уже была наведена и с уст капитана Сергеева была готова сорваться команда «Огонь!», с гидроплана номер два поступило истерическое сообщение. Его обстреливали. В этом не было ничего необычного, за исключением расстояния – слишком велико оно для эффективного артиллерийского огня. И сразу пришло такое же сообщение от «КОР-1». Затем связь с обоими оборвалась.
– Что будем делать, товарищ адмирал? – спросил капитан первого ранга Сергеев.
– Огонь, капитан, огонь, – процедил Гриценко, – координаты каждую секунду меняются.
И ухнуло.
– Четвертый «КОР» в небо, капитан! – когда отлегло в ушах, скомандовал Гриценко. – А мне – связь с берегом.
– А радиомолчание? – тихо возразил Сергеев.
– Не лезьте не в свое дело. Кодировщика ко мне!
Телефонограмма адмирала Гриценко была следующего содержания: «Прошу срочно объяснить, какими системами ПВО обладает противник и какими еще новинками он оснащен? Гриценко».
Ответ из штаба флота не слишком задержался.
– Вы видите, Борис Иннокентьевич? – с едва сдерживаемой злобой процедил Гриценко, протягивая Сергееву раскодированную шифрограмму. – Они извиняются, что не предупредили. Оказывается, «Иосиф» оснащен новейшей ракетной системой на основе немецких разработок, однако, поскольку система является совсекретной, они не могут раскрывать ее параметры по радио.
– Надо отозвать последний «КОР», товарищ адмирал, – сказал Сергеев.
– Да, немедленно. Придется ввести наши крейсера в зону прямой видимости, будут служить корректировщиками. Зато руки у нас теперь развязаны в полном смысле, не мы первые начали убивать, правда?
Капитан Сергеев кивнул.
– Так вы считаете, Павел Львович, что против вас создан глобальный, вселенский заговор с целью раскрашивания реальности в другой цвет?
Адмирал, уже привыкший курить «Кэмел», посмотрел на Панина прищурившись, но промолчал.
– Так вот, сегодня мы забираем вас из этого заведения. Забираем насовсем.
– А что, я уже признан нормальным?
– Естественно.
– И мне можно будет посетить семью?
– Павел Львович, к сожалению, несмотря на все наши попытки, мы не смогли обнаружить никаких следов вашей семьи, вашей жены или сыновей.
– Жена моя давно умерла, она похоронена на русском кладбище вблизи города Кагосима. Мой старший сын погиб в Южно-Китайском море в шестьдесят седьмом. Жив был только младший – Геннадий. Ему сейчас где-то пятьдесят восемь.
– В Японии на могиле супруги вы пока побывать не можете, но если вам известно, где похоронен старший сын, естественно в пределах России, мы вам это устроим.
– Он в коллективном захоронении во Владивостоке. Тела его, конечно, там нет, но хоть на памятник цветы возложить.
– А почему останков там нет?
– Но ведь бои были возле Филиппин, когда мы отсекали американский флот… – Адмирал подозрительно вскинул брови. – Из его экипажа не спасся никто. Он, несмотря на мои возражения, захотел стать летчиком, но, может, из уважения ко мне – морским.
– Ясно, – сказал Панин, хотя ему ничего покуда не было ясно. – Владивосток, это реально. Попробуем найти этот памятник.
Линкор застопорил свои неисчислимые лошадиные силы и теперь покоился относительно широт и меридианов, зато какой шумный он стал, он мог бы поспорить с иерихонскими трубами, если бы такие завели свою песню где-нибудь поблизости. В моменты, когда лопалась по шву незримая воздушная ткань, люди несколько секунд завидовали глухим и тут же ими становились, правда, не навсегда, а так, на какое-то время. Хотя у некоторых, особо чувствительных натур или у организмов, находящихся в стадии роста, залповые сотрясения могли вызвать и необратимые изменения вредного свойства. Но что стоило сокращение назначенного биологией жизненного предела по сравнению с эйфорией участия в сложном, глобальном апофеозе разрушения?
