Сначала ее долго-долго не было, совсем не было. Нигде. Потом она вдруг обнаружила себя в каком-то запредельном мире. Его бесконечное пространство было пронизано острыми решетками, между которыми она все продиралась и продиралась, обдирая бока, – и не было этой муке ни конца, ни края. Высокий протяжный звук не давал ей сосредоточиться, сообразить, кто она и где обретается. Внезапно появилось осознание, что кто-то решает ее судьбу, потом ей было велено вернуться, и она со страшной скоростью понеслась назад. И пока летела, вспомнила все. Сначала вспомнила, что она человек, девочка, потом свой дом, папу и маму, потом страшную машину, пудовую боль в боку и темноту. Но едва она с облегчением поняла, что спасена, как боль сделалась невыносимой. – Бо-о-о! – чуть слышно простонала она, но ее услышали. Вдруг стало легко-легко, и все исчезло.
Когда сознание вернулось вновь, боли уже не было. Настя открыла глаза. Сквозь молодую листву за окном пробивались солнечные лучи и оглушительно чирикали воробьи. Она перевела взгляд на чье-то близкое лицо и долго пыталась понять, кто это. Она видела брови, глаза, губы, но они все время расплывались, делаясь то резче, то мутнее, и все никак не могли собраться воедино. Устав, она снова закрыла глаза и почувствовала неодолимое желание спать.
Проснувшись, Настя опять увидела знакомые черты, но теперь они соединились в озабоченное лицо женщины в белом халате. Лицо облегченно вздохнуло и улыбнулось.
– Проснулась, детка? Как себя чувствуешь? Можешь говорить?
Настя попыталась ответить. Губы разжались, но пересохший язык занимал во рту слишком много места. – Пи… – с трудом выдавила она и обессилела.
– Тебе утку?
– Воды.
Женщина поднесла к губам чайную ложечку. Настя жадно выпила прохладную влагу. Язык принял нормальные размеры, и стало легче дышать.
– Еще.
– Может, соку?
– Воды.
Женщина дала ей еще ложечку и встала: – Пойду, позову твоих родителей. Ты пока в реанимации, но самое страшное уже позади. Тебя прооперировали. Сюда посторонним нельзя, но им разрешили в порядке исключения, уж очень просили.
Вот небо. Облако. Вот мама, – думала Настя, вглядываясь в измученное лицо Галчонка. Мысли рождались коротенькими, быстро уплывая. – Я живая. Я в больнице. Мне не больно.
– Доченька, как ты? – Мать опустилась на колени у кровати и заплакала.
– Ну-ну, хватит. Главное, жива. – Отец поднял мать с колен. – Не расстраивай ее.
Пошла медсестра.
– Повидались? Теперь уходите, а то у меня будут неприятности. Через пару дней переведем ее в палату, тогда можете даже ночевать.
Соседкой по палате, куда поместили Настю после реанимации, оказалась пожилая женщина, перенесшая операцию на желудке. Она любила поговорить и надолго занимала внимание Настиной мамы, остававшейся теперь на ночь. Для Насти это было большим облегчением. Ей не хотелось отвечать на нескончаемые вопросы матери и о чем-либо спрашивать ее саму. Она часами лежала молча, делая вид, что дремлет, и открывала глаза только когда предстояли процедуры. Она чувствовала, что ей предстоит узнать что-то страшное и потому пыталась оттянуть неизбежное, пока у нее не появятся силы справиться с новостями. А больше всего ей хотелось, чтобы ничего этого не было вообще: пусть бы вернулось утро, когда она беспечно вышла со двора и направилась к школе, – и чтобы никто ее не окликал, и не заталкивал в страшный автомобиль.
