Лёва молча опускает голову.
– Да, понимаю, – тихо говорит доктор. – Сочувствую. Давно?
Лёва молча кивает.
Доктор вздыхает и кладёт большую руку Лёве на плечо.
– Да… Тогда действительно странно… Я вот тебе выписал тут кое-что. Ириш, дай рецепты! Держи, дорого́й, только печати поставь в регистратуре… Так, но где же твои родители? Надо их дождаться, а у меня очередь. Куда они пошли-то?
Лёва пожимает плечами.
– Творожич, ты не знаешь? – спрашивает меня доктор.
Да Кефирыч я, мяу! Кефирыч! Неужели так трудно запомнить?!
– В общем, всё с тобой в порядке, – говорит доктор Лёве. – Просто растёшь, нервная система перестраивается, ну, в общем, всё будет хорошо.
– Но я боюсь засыпать, – всхлипывает Лёва.
– Вот с этими таблетками можешь не бояться, – успокаивает Борисыч. – Главное – пей строго по рецепту. А родители пусть сами ко мне потом зайдут, у меня сейчас нет времени их ждать, извини. Видишь – полный коридор пациентов. Позови следующего, пожалуйста.
Мы с Лёвой выходим, а в кабинет заходит мама с плачущей девочкой, и я успеваю заметить, как доктор сразу протягивает ей мой мячик. И Ириш ещё говорит:
– Григорий Борисыч, помыть бы надо после кота-то.
Мяу! После кота?! Да я самый чистый кот в мире!!! Я-то думал – Ириш… А она! Вот пусть ещё попробует почесать меня за ухом – ни за что не дамся, клянусь кошачьей бабушкой!
Мы с Лёвой одеваемся в гардеробе, и вредная Зинаида в этот раз не вредничает и вообще не обращает на нас внимания: с кем-то трещит по телефону:
– Представляешь? Врезались на машине своей прямо в стену! Ездят как сумасшедшие! Ну да, я скорую вызвала, а как же… Живые – не живые, кто их знает… Я их не разглядывала, боюсь… Ребёнка на приём отправили, а сами в магазин, что ли, поехали, приспичило им… И вот результат. Жуть, не говори!
Эх. Мяу. Какая грустная история. Даже захотелось эту Зинаиду по головке погладить, так она нервничает.
Мы с Лёвой выходим на улицу, там прямо у крыльца стоит машина скорой помощи, и тут – я даже ничего увидеть и понять не успел – Лёва как кинется к машине, как закричит страшно:
– Мама! Папа!
Глава пятая, мяу,
в которой и про любовь, и про колбаску, и про любовь к колбаске
Мяу. Грустно и тоскливо. Мама и папа Лёвы – в больнице: это они врезались в стену. Лёва с ними в скорой ехал и плакал. Держал меня на руках и плакал. И слёзы моего маленького хозяина капали на меня, мяу, и это было – ну очень печально… И развалюшка – всмятку и «восстановлению не подлежит». Так сказал важный дяденька в форме. Не знаю, кто он – полицейский, или спасатель, или ещё кто, я в формах не разбираюсь, мяу…
Едем мы, Лёва плачет, с трудом слова из-за слёз выговаривает:
– Папа за рулём уснул, наверное… Он так устаёт в шахте, там так опасно… Да ещё и после ночной смены… Вот и у врача уснул же… А может, у развалюшки опять что-то сломалось… Может, тормоза отказали… А может, и папа не уснул, и тормоза не отказали… Может, они просто с мамой разговаривали, и он отвлёкся… Они такие разные, но так любят друг друга и, когда разговаривают, обо всём могут забыть… Кефирыч, да что же это такое…
«Да, – думаю, – мяу. Не хранитель я, а пёс знает что!» Сам чуть не плачу, эх.
– И зачем они поехали в магазин… – рыдает Лёва. – Ну да, у папы – один выходной, и мама попросила съездить, наверное, быстренько, закупиться… Но почему они меня не подождали? Они думали, что я так долго буду у Григория Борисыча? Ну да, он очень долго принимает… А им всё некогда, всё дела… Вот и решили… Решили времени не терять…
