Они перекинулись парой фраз, деловито и без драматизма, хотя эта вторая смена, несомненно, нарушила все их планы: вечер с девушкой, телевизионный матч или поход в пивную. Они отказались от девушек и от пивной с негероической самоуверенностью людей, которые явно привыкли к таким сюрпризам: они были ремонтной бригадой, а потому отвечали за сеть трубопроводов на комбинате и провели здесь достаточно ночей, пока джип диспетчера не останавливался у входной двери.
Один студент выругался, краснея при этом, но, похоже, ему нравился поток этих ругательств.
– Тише, сынок, – сказал Хаманн. – Строительство – дело нервное…
– Я хотел встретиться с девушкой из кооператива, – с сожалением сказал студент, но он уже принял решение, как и другие.
Хаманн, Николаус и Реха сели за столик поменьше. Он неодобрительно понюхал свой суп.
Реха обратилась к нему.
– Этот Хайнц… Он подходил ко мне во время завтрака. Он смешной.
Хаманн рассмеялся, но вскоре замолчал.
– Ты называешь его смешным, – наконец сказал он. – Возможно, он расскажет тебе про свою жизнь. Отца у него нет. Нацисты держали его в одном из своих детских домов. – Хаманн, еще не читавший анкету Рехи, добавил: – Но вам этого не понять, вы не жили при нацизме.
Николаус поднял голову и посмотрел на Реху. Через некоторое время он сказал:
– Да, мы не жили в это время.
А Реха с облегчением подумала: «Не я одна пострадала».
Во второй половине дня вернулся Курт.
– Парень водит машину, как черт, – сказал Августин. Курт засмеялся, сегодня он был полон гордости, ведь знал, как произвести впечатление на инженера.
По дороге, на обсаженном березами шоссе они беседовали о технологии сварки, это был единственный предмет разговора, который Августин был готов обсуждать, и инженеру понравились пылкий нрав мальчика и его сообразительность.
Позже, в мастерской, Курт сказал:
– Вы хотели мне показать сварочный аппарат, герр Августин. Пойдемте?
Бригадир, который задумчиво сидел над таблицей норм с затухшей сигаретой во рту, поднял голову. Его нос стервятника нацелился на Курта.
– Сначала отпросись у мастера.
– Засунь руки в карманы, Франц, это успокаивает, – сказал Хаманн, а затем обратился к Курту: – У вас один час, товарищ Августин. А потом напомни этому маленькому шутнику, что он здесь не в качестве члена делегации. Понятно?
Курт процедил сквозь зубы:
– Да, начальник.
Он подумал, прогуливаясь рядом с Августином по цеху: «В конце концов, я провел первый день довольно приятно, и если я не буду дремать (а я не буду дремать, большой босс и мастер…), то мне нужно будет надрываться здесь и потом».
Он приветливо помахал вспотевшему Николаусу, который не помахал в ответ и, вероятно, даже не заметил его.
Утром сошли с рельсов вагонетки. В обед Леманн и Николаус втащили в цех гротескно изогнутые опоры: у одного конца старик Леманн тяжело дышал, с другого Николаус, едва сгибаясь под грузом, находился в диком восторге от того, что на этот раз он смог восполнить свою неуклюжесть мышечной силой. Теперь он стоял рядом с Леманном, греющим опору, и смотрел на маленькое остроконечное лицо старика в круглых защитных очках с совиными глазами, подергивающимися синеватым от пота пламенем.
– Послушай, нищий студент, – обратился к нему Леманн.
Николаус бил по ярко-красной раскаленной стали. Молоток весил пятнадцать фунтов.
– Вот когда ударишь пятьдесят раз, – сказал Леманн, – то вечером ты поймешь, что поработал. – Возможно, Леманн ждал, когда парень устанет и попросит передохнуть. «Но я не попрошу», – решил Николаус. Он бил усердно и ритмично, заменяя технику и разумную бережливость грубой силой. Он расстегнул рубашку; капли пота выступили на гладкой белой коже ниже шеи. Он вспотел не столько от напряжения, сколько от страха перед собственной неловкостью и короткими, сварливыми приказами своего сварщика.
