Я вдруг вспомнил его маленького, радостно-косноязычного, одолеваемого непослушными словами.
«Очень больно болит!» – жаловался он мне, показывая на сбитую коленку.
«Мы его сделали, мы его стукнули 400 раз!» – хвастался он, победив мальчишку со своего двора.
«У меня так температуры много!..» – говорил он мне по телефону, болея гриппом.
«Сегодня холодно градусов!» – заглядывал он в зимнее окно.
«Этот шум мне даже в ухо попадает!» – рассказывал он про ремонт в соседней квартире.
«Почему ты так долго проснулся?» – спросил он как-то раз, дозвонившись до меня, развратного, в середине дня.
Однажды летом я его спросил:
«Какую ягоду ты ел на даче?»
«Не знаю…» – поник сын.
«Ну, какую? Ну, черную смо…»
«Смалину!» – подхватил он…
Я вспомнил, как мне его вручили на выходе из роддома – белый конверт с неведомым посланием внутри. Жена откинула накидку, и мне предстал мой сын – серьезный, спящий, слепой, в истинно первозданном, божьем виде. Моя надежда, мой завтрашний день.
«Боже мой! Да у него через десяток лет свой такой же будет!» – поразился вдруг я.
Мы не замечаем, как стареем, потому что внутри мы все те же.
Дверь нужной комнаты открылась, оттуда выпала такая же пара, как мы с сыном. Скользнув по нам взглядом, которым их снабдили в кабинете, парочка направилась на выход.
– Ванька Сомов с отцом… – сообщил сын, понизив голос.
Через пять минут вызвали нас. Познакомились, и дознаватель в штатском сказал:
– Ну, все в порядке. Парень во всем сознался. Только, говорит, аспирин предлагал, а не то что вы, мол, думаете! Так что, закрываем мы это заявление, а Сомова берем на заметку. Ну, а тебе, Алексей, спасибо, что не побоялся сказать. Пугали, наверное? Нет? Скажи честно!
– Никто меня не пугал, – пробурчал сын.
– Ну, и ладно, не говори. А кончишь школу – приходи к нам. Работы всем хватит.
– Я после школы на юридический пойду, – сообщил вдруг сын.
– Вот это дело! – одобрил хозяин кабинета. – Тогда после института прямо к нам! Идет?
– Посмотрим… – первый раз улыбнулся сын.
Распрощавшись так мило, что мне даже не пришлось поиграть мускулатурой, мы с очевидным облегчением покинули настороженное недоверчивое учреждение.
– Ну что, зайдем чайку попьем? Есть время? – поинтересовался я.
– Есть, – ответил немногословный сын.
Мы поднялись на второй этаж дорогого, еще пустого ресторана, вошли в зал и образовали композицию: в центре сюжета – наше интервью с администратором, на втором плане – столики, круглый спор официантов, глубже – балконная дверь, за ней – линялый ситец небес.
Сговорились на два чая с лимоном и кусок торта.
– Да, Леха, история весьма и весьма поучительная. Хорошо то, что хорошо кончается. А ведь могли подставить по полной программе, – развалившись на диване, приступил я к отцовским комментариям. – Ведь сколько раз я тебя учил: «Ничего не бойся, но ухо держи востро!» Говорил? Говорил! А ты что?
– Я видел вчера ваши фотографии со свадьбы. Пап, почему вы с мамой разошлись? – неожиданно спросил сын.
– Потому что я плохой, а твоя мама хорошая, – не задумываясь, ответил я.
– Это не ответ.
«Прокурором будет…» – подумал я, глядя в его строгие глаза.
– Так бывает в жизни, сынок, – устало ответил я, – так бывает…
– Это не ответ!
– Это ответ. Считай, что я во всем виноват.
– Нет, пап, это, все-таки, не ответ. Ты же знаешь, что она тебя ждет.
– Кто ждет?! Кого?!
– Мама. Тебя.
– Леха, ну что ты, ей-богу!.. – поперхнулся я, почуяв, что мой похотливый мир в большой опасности. – Не можем мы уже с мамой жить вместе! Как ты этого не понимаешь!
