Вся моя жизнь - страница 45

Для этого свидания Сьюзен дала мне свое нарядное платье из серого шантунга с глубоким вырезом и показала, как вставить вкладыши в лифчик. Под платье я надела жесткую нижнюю юбку с кринолином по тогдашней моде – пышная юбка в сочетании с тонкой талией выгодно подчеркивала достоинства моей фигуры. А дальше как в кино: позвонили в дверь, Сьюзен открыла, я спустилась вниз встретить Дэнни, мы вышли, сели в лимузин, где нас ждали мистер Селзник с Дженнифер Джонс, и все вчетвером отбыли в модный ресторан поужинать перед спектаклем. Помнится, я заказала бифштекс. Когда я резала его, один кусочек выскользнул из тарелки и попал мне в вырез платья, но застрял во вкладыше и потому не провалился дальше, до талии. Я сделала вид, что ничего не произошло, надеясь, что никто ничего не заметил. Но вскоре жир просочился сквозь серый шантунг, и образовалось темное пятно. Я извинилась и, проклиная свою злую участь, чувствуя себя неуклюжей коровой и прикрывая грудь сумочкой, пошла в туалет. Только я закрыла дверь и сунула руку в платье, вошла Дженнифер Джонс и увидела меня. Дженнифер Джонс из “Песни Бернадетт” и “Дуэли под солнцем” засекла, как я извлекала кусок мяса из выреза платья! Униженная до предела, я попыталась замаскироваться, но Дженнифер всё отлично видела и рассмеялась, весело и мило. “Джейн, бедняжка, – сказала она, – давай я тебе помогу!” И она подложила мне под платье бумажные полотенца (Боже, только бы она не заметила вкладыши!), промокнула жир, вытерла теплым влажным полотенцем, дала мне свою шаль, чтобы я прикрыла мокрое пятно, и, нежно обняв меня, проводила обратно к нашему столику. С тех пор Дженнифер возглавляет мой рейтинг благородных людей.

Второе лето мы – папа, Сьюзен, Питер и я – провели все вместе в арендованном лесном домике на Лонг-Айленде, на окраине Ллойд-нек, так что папа мог ездить в город, где играл в спектакле “Точка невозврата”.

Тем летом я боролась с приступами депрессии, хотя никто их не признавал – и в последнюю очередь я. Это “жизнь”, считала я. Могла проспать часов до двенадцати, а то и до часу дня, и папа ругал меня за лень и мрачность. Я впервые почувствовала себя изгоем на празднике жизни и думала, что навсегда останусь за бортом. Я не видела перед собой будущего. Даже леса больше не манили. Поскольку переход к подростковому периоду ознаменовал начало отторжения моего тела, постольку я начала отдаляться от природы, от которой зависела в детстве.

На шикарных вечеринках в соседних домах вступающие в светскую жизнь девочки танцевали с мальчиками из лучших частных средних школ, таких как эндоверская и эксетерская Академии Филлипса. Я мечтала тоже туда попасть, но сама не могла это устроить, а папа не был вхож в эту элитарную прослойку лонг-айлендского общества.

Потом, в довершение всех моих страданий, меня пригласили в гости к девочке из моей школы, которая на первом курсе была как бы моей “старшей сестрой” и очень хотела стать моей подругой, хотя нас мало что объединяло; она жила в Сиракузах (штат Нью-Йорк). Я вовсе не хотела ехать, но не понимала, как отказаться, – я еще долго не могла справиться с этой проблемой, гораздо дольше, чем мне хотелось бы признать. На вокзале в Сиракузах меня ждал неприятный сюрприз – нас поджидали два репортера, которые хотели получить интервью: ДОЧЬ ГЕНРИ ФОНДЫ ГОСТИТ У ШКОЛЬНОЙ ПОДРУГИ В СИРАКУЗАХ – разумеется, с фамилией принимающей стороны на видном месте. Мне неловко было отвечать на вопросы, ведь я никакая не звезда, мне нечего было поведать публике, и я злилась на подругу, которая так меня подставила, хотя ей я, конечно же, ничего не сказала.