Вторая Мировая – война между реальностями - страница 49

При этом как-то само собой подразумеваются, что мирозданием управляют некие мудрые законы[29], которые в отсутствии противодействия им сами обеспечат оптимальное развитие событий. Любая попытка противодействия этим законам мироздания скорее приведет к ухудшению ситуации, нежели к ее улучшению. Оправданием для активных действий может восприниматься стремление к личному успеху на локальном уровне – но никак не сверхличностная цель. И тем более не «счастье всего человечества»: «Дон-Кихот благороден – но все же смертельно опасен» (Александр Городницкий).

В итоге оказывается, что человек, не исполнивший своего долга, но добившийся личного успеха (хотя бы на страницах своих мемуаров), воспринимается как победитель и образец для подражания – даже если его сторона потерпела поражение. Общее поражение отделяется от личного успеха, причинно-следственная связь между ним и невыполнением долга рвется, объявляясь недоказуемой. Логика при этом обычно оказывается крайне проста:

1. Если высший командир потерпел неудачу, то его приказы были неверны и глупы.

2. В таком случае и приказ, отданный нашему «локальному» победителю, был также глуп и бессмысленен.

3. Соответственно, его выполнение привело бы к еще большему ухудшению ситуации.

4. Напротив, мы видим, что отказ от его выполнения привел к пусть локальному, но все же успеху.

5. Вывод – совершенно очевидно и убедительно доказывается фактами, что отказ умного подчиненного от выполнения приказа глупого начальника был совершенно правилен.

Но вернемся к блицкригу. Мы увидели, что одним из важнейших факторов успеха молниеносной войны являлось психологическое воздействие на противника. Но не менее важной была и сбалансированность структуры войск, оптимизированностъ ее под выполнение определенных задач в определенных условиях.

В связи с этим часто возникает вопрос: если немцы экспериментальным путем, на основе боевого опыта пришли к некому «золотому сечению» танковой дивизии, подобрав для нее оптимальное соотношение танков, пехоты, артиллерии и транспорта, то почему же в танковых войсках Красной Армии такое соотношение достигнуто не было? Действительно, даже советский механизированный корпус 1944–1945 годов, по общей численности приближаясь к немецкой танковой дивизии, имел заметно больше танков – но в то же время меньше артиллерии, меньше транспорта, а значит, и менее развитые тыловые службы. Понятно, что автомобилей в армии не хватало – даже после того, как со второй половины 1943 года в войска начали массово поступать ленд-лизовские «Студебеккеры». Однако почему же нельзя было сократить выпуск танков и за счет этого увеличить выпуск грузовиков?

В конце 30-х годов один танк Т-26 по стоимости соответствовал семи гражданским грузовикам ГАЗ-ААА, то есть 10 тысяч «двадцать шестых» теоретически можно было конвертировать только в 70 тысяч грузовиков. Да и это лишь теоретически, поскольку в производстве техники ограничивающую роль играет не только и не столько цена, сколько количество рабочих рук, станочный парк, объем производственных помещений, наконец, возможности смежников по поставкам того или иного оборудования. Так, опыт Горьковского автозавода в 1943 году показал, что вместо одного легкого танка Т-70 или самоходной установки СУ-76 на его базе можно было изготовить всего три грузовика. В 1942 году советской промышленностью было выпущено 12 тысяч легких танков – то есть, очень упрощая, можно считать, что вместо них имелась возможность построить 36 тысяч грузовиков.