Второго дубля не будет - страница 15

Китайскую розу во время уборки выдвигали на середину стола и обрызгивали ее как белье, ртом водой из чашки. После купания листья становились темными и блестящими. В темноте на фоне окна роза казалась страшным чудовищем, широко раскинувшим свои темные лапы, и я, проснувшись ночью от бабушкиного храпа, лежала за маминой спиной, затая дыхание и слушая стук собственного сердца, и долго не могла уснуть от непонятного, вязкого страха.

Шкафа не помню. Кажется, был самодельный деревянный гардероб. Белье хранили в чемоданах.

У меня был свой уголок на полу, где я играла в куклы, рассаживала их по стенкам.

Переехали мы в августе, а первого сентября я пошла в школу в первый класс.

Школа моя – начальная – длинное розовое одноэтажное здание. Холодно. Пасмурно. 1-ое сентября. Мы в школьных формах и в белых фартуках мерзнем на улице. Директор, немолодой и худой мужчина, долго и нудно говорит о важности момента. Скучно. Плохо слышно.

С косами, до стрижки

Учусь я хорошо. Я так проникнута важностью свершившегося со мной превращения из обыкновенной девочки в школьницу, что стараюсь из-за всех сил. Я хорошо помню, как бабушка последний год мне твердила:

– Ну вот, посмотрим еще, как ты будешь учиться!

Я – буквоед. Никаких отклонений, ну ни малейших, от требований моей обожаемой учительницы Нелли Ивановны. Она некрасивая женщина, носик уточкой, но мне нравится, и я очень боюсь оказаться хуже других в ее глазах. Ее авторитет значительно выше авторитета бабушки и мамы, ведь она учительница, а они всего лишь бабушка и мама. Мама иногда иронически хмыкает, чувствуя мою прямо таки трепетную любовь к Нелли Ивановне и самому процессу учебы, но молчит.

На втором месяце учебы мой пыл начинает потихоньку остывать. Каждое утро лень вставать и идти в школу. Всё время хочется спать. Идешь в потемках ранним, сырым утром, тихонько дремлешь на ходу. Уже считаю дни до первых новогодних каникул. Но учиться все еще мне нравится. Нравится типографский запах новых тетрадей, промокашки в них, сначала такие новенькие, розовые, потом все в чернильных разводах. Приятно выписывать буковки, а потом разглядывать их. Огорчает, правда, вид исписанных мною тетрадок – у них загибаются уголки, на аккуратно разлинованных полях появляются чернильные пятна от испачканных пальцев, исправления и всякая другая грязь.

Помню, я написала что-то неправильно и не знала, как исправить. Стала плакать и капнула слезой на страницу. Все размазала. Мама и бабушка предлагали разные варианты, вплоть до того, чтобы вырвать лист, но я все отвергала и рыдала в голос. Потом в отчаянии, вся зареванная легла спать. Дальнейшая жизнь с такой тетрадкой казалась просто немыслимой. Утром в школе сдала ее на проверку как есть. И всё обошлось без нареканий. Нелли Ивановна не сказала ни слова, глядя на измызганную страницу.

Чем ближе к концу тетради, тем скорее хочется начать новую, в которой будут одни пятерки, а эту, старую, где даже тройки мелькают, – выкинуть. Но без разрешения учительницы тетрадь менять нельзя, а Нелли Ивановна разрешит это только тогда, когда испишется последняя страница. Ну вот, наконец-то, можно взять новую тетрадку, с хрустом провести ладонью по первой странице, отогнуть обложку, обмакнуть перо в непроливашку и… и поставить здоровенную кляксу прямо посреди страницы! Ну что тут будешь делать? Остается только в голос зареветь.