– И поставьте здесь человека, чтобы никого не пускал, пока я не распоряжусь. И еще, постарайтесь привлекать как можно меньше внимания. Не дай бог паника… Да что я говорю, вы и сами человек разумный.
Мы едва успели дойти до нужной двери – хотя надо сказать, что шагала я медленно, потому что ноги все еще едва меня слушались, – как по лестнице раздался грохот сапог, примчался запыхавшийся городовой. Полицмейстер махнул ему рукой, мол, постой здесь, братец, а затем и приложил палец к губам. Городовой так же молча кивнул и стал от двери сбоку. Правда, постарался заглянуть в комнату и тут же стал осенять себя крестным знамением.
Полицмейстер замер на пороге, оглядел помещение цепким, холодным взглядом и повернулся ко мне:
– Заходили?
– Да. На два шага. Но ничего не трогала.
– Весьма похвально. Не страшно еще раз посмотреть?
Страшно, конечно, но не для потехи же просят, для дела. Потому я кивнула и заглянула в комнату.
– Все как было и все на своих местах.
– Да уж, бегать тут нынче некому. Прости, дочка. Закостенел уж душой на службе, вот и шучу невпопад. Хотя если не шутить, то и свихнуться от таких картин можно. Ладно, говори кто здесь кто.
Я начала говорить. Про господина хозяйственного распорядителя получилось почти легко. Наверное, потому что общалась я с ним мало, да и не любила его, честно сказать. Когда указывала на кассира Алексея Ивановича, к горлу подкатил комок. А про Михеича едва сумела досказать, как хлынули слезы. Наверное, это неправильно. То, что я смерть каждого воспринимаю так по-разному. Перед смертью же все равны? Но Михеич мне был как родной, потому и жалко его было много сильнее, чем других.
– Все слышал? – спросил полицмейстер городового. – Позови сюда еще кого из наших, а сам садись на извозчика и гони в управу за следователем.
Городовой вскинул руку к шапке и бегом кинулся вниз. И почти тут же снизу раздался грохот еще одной пары сапог, видимо, прибыл еще один полицейский. Шаги и в ту, и в другую сторону на мгновение замерли, послышались приглушенные голоса, а потом вновь загремели кованые подошвы, и объявился новый городовой. Козырнул начальству и молча, без вопросов, встал у двери.
– Ладно, дочка, – ласково сказал мне полицмейстер. – Пойдем куда в сторонку, я тебя расспрошу обо всем в подробностях да отпущу домой.
Он повернулся к городовому:
– А ты, братец, посторожи здесь до прибытия следователя. И никому ни слова. Нет, ты лучше говори, что, мол, случилось незначительное происшествие, что сам ничего не знаешь и не ведаешь. Только велено не пускать никого.
Он аккуратно, держась одним указательным пальцем за верхнюю часть створки, прикрыл дверь.
– А вы разве не будете осматривать? – удивилась я, хоть слезы и заливали лицо.
– Что?
– Ну, место преступления.
– Не по чину мне это, – хитро улыбнулся господин полицмейстер. – А вправду сказать, у следователя это ловчее выйдет. Я же только натоптать могу. Ну и где здесь найти тихий уголок для разговора?
– Да прямо здесь, – указала я на ближайшую дверь. – Господин хозяйственный распорядитель называет это помещение своим кабинетом, а так это точно такая же каморка. Думаю, двери он запирать не стал, раз сам сидит рядом. То есть сидел…
Я сбилась, потому как было совсем непонятно, что сказать о человеке, который вот только что сидел здесь, в комнатушке Михеича, а сейчас… сейчас он тоже там сидит, но его все равно нет…
