Вторжение в Мидгарт - страница 28

Кузнец почти закончил работу, когда очередной порыв ветра распахнул дверь, сорвав расшатавшуюся щеколду. Снежный вихрь завертелся в кузнице, задувая пламя в печи. Кузнец обернулся, не выпуская щипцов и молота из рук. Снежинки кружились, складываясь в человеческую фигуру.

Тот, кто миг спустя возник из снега, возвышался посреди кузницы, едва касаясь головой потолка. Его темно-синий плащ развевался за спиной, словно крылья огромной птицы, а длинная седая борода шевелилась, будто живая. Один глаз был прикрыт черной повязкой, а другой излучал волшебное сияние, которое накладывало оковы безволия на любого недруга, кто отваживался встретить сей грозный взгляд.

Кузнец замер без движения; он стал подобен живущему в недрах гор существу, обращенному в камень светом восходящего солнца. В том, кто стоял перед ним сейчас, опираясь на длинный посох, он узнал путника, которому дал ночлег несколько дней назад. А еще в его рассудке, скованном сиянием единственного глаза, всплыло понимание того, кем на самом деле был тот путник, который явился сейчас, чтобы потребовать свой меч.

– Ты завершил работу, Хеовор? – глубокий бас пришельца вывел кузнеца из оцепенения. Держа раскаленный клинок в щипцах, он протянул его гостю и сказал:

– Да, но железо должно остыть.

– Когда он станет холодным, будет поздно. Меч мне нужен сейчас.

С этими словами одноглазый пришелец протянул руку и взялся за багровый от накала клинок. Хеовор, не веря глазам, раскрыл клешни щипцов – раскаленный металл, казалось, не причинил никакого вреда Одноглазому.

Таинственный гость тем временем поднял клинок перед собой, держа его в одной руке. Прислонив посох к стене, другой рукой он вытащил из-за пояса кинжал. Затем прикоснулся кончиком лезвия к раскаленному металлу и запел:

СОВИЛО – жаркое светило,

Муспелля радость, дочь огня

Времен ты четкое мерило,

И звезды все твоя родня.

Острие заскользило по поверхности меча, вычерчивая магический знак на раскаленном металле. Завершив линию, Одноглазый сдвинул кончик кинжала чуть ниже и стал чертить второй знак, напевая новое заклинание:

ИСА – вековечный лед

Растопит солнца луч.

Растает и ручьем стечет,

Хоть был он и могуч.

Седобородый колдун продолжал напевать заклинание, и под вторым знаком начал появляться третий:

ГЕБО – величайший дар,

Исход всех талых вод,

Изведает блаженных чар

Лишь тот, кто отдает.

Закончив волшбу, Одноглазый сунул кинжал обратно за пояс и внимательно осмотрел стынущий клинок. Не отрывая глаза от трех магических знаков, он произнес:

– Девять долгих ночей провисел я на древе великом, чьи корни сокрыты в недрах неведомых, пронзенный копьем, отданный в жертву самому себе. Стеная от боли, на землю взирал я. Стеная от боли, руны я поднял.

Одноглазый замолк. Ветер яростно теребил распахнутую дверь, едва не срывая ее с петель. Огонь в печи давно погас, зимняя стужа стремительно занимала свое место в этом еще недавно неподвластном ее буйству островке тепла.

Ночной гость медленно перевел взгляд с меча на Хеовора, который напрягся под проникновенным взором светящегося глаза.

– Эта ночь, – заговорил Одноглазый, – станет зарей нового умения для всех потомков Манназа; зарей, которая откроет новую эпоху в их жизни. Зваться она будет эпохой рун, ибо этой ночью открыл я людям три первых знака, вырезав их на этом мече. И открою еще больше, чтобы дать людям знания и великое умение колдовать и предсказывать Нити Судеб. Чтобы вложить в эти знаки силу, должны они испить крови, и следует прочесть над ними заклинания, и жертвы великие принести, дабы изменить полотно грядущего, что ткут премудрые девы у Колодца Судеб. Ну а меч этот… – одноглазый бог вновь посмотрел на клинок, украшенный таинственными рунами, – его час впереди. Питать воронов он будет щедро, пока не придет ему время откликнуться на зов. Тогда пробудятся первейшие руны кровью Великой Жертвы, и воспрянет ото сна векового могучая сила, что сметет с лица земли всех недругов того, кого признает сей меч своим хозяином!