Введение в русскую религиозную философию - страница 2

Процитируем характерное место, делающее понятной такую реакцию: «Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее – иноземное владычество, жестокое, унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, – вот печальная история нашей юности. Пора бьющей через край деятельности, кипучей игры нравственных сил народа – ничего такого у нас. Пора нашей социальной жизни, соответствующая этому возрасту, была наполнена бесцветным и мрачным существованием без мощности, без напряжения, его ничто не одушевляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства… Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя» (1, с. 20).

Забыть навсегда о былом мраке, преодолеть изоляцию России, ее чуждость Западу и его культуре, творчески бесплодную чуждость культуре как таковой и присоединиться к мировой христианской работе – вот его ответ. Чаадаев не предлагал унии с католиками. Его невоцерковленная, горько сожалеющая мысль мотивирована страстным непринятием российской действительности. В ней отразилось недостаточное знание как русской, так и западной истории и культуры, непонимание ценности византийских духовных корней русского православия. От этих корней, как он думал, происходит русский застой и отчуждение от Запада. Сказалось влияние масонских идей – одно время Чаадаев был членом ложи «Соединенные друзья», но остался в стороне от декабристского мятежа. Вероятно, повлиял также и Ж. де Местр – папист с масонским прошлым.

Слово пристрастного отношения не есть слово истины. «Унылый и зловещий пессимизм» относительно путей России (3, с. 256), – так оценил о. Георгий Флоровский духовную подоснову этого письма. Чаадаев, увлекшись полемикой, пренебрег значением православия в судьбах России, деятельностью благоверных князей, великих святых, соборов. Не заметил он открывшейся тогда другой реальности русского прошлого. В оформлении национального лица России роль православия несомненна. И не в худший период византийской истории она восприняла от греков свет Евангелия, не от роковой судьбы Русь долгое время не участвовала в западных делах, и не обязательно ей повторять пути других народов. Чаадаев не в меру идеализировал Запад, недооценив соблазны автономной культуры, роль протестантского раскола, преступлений светских властей, амбиций папизма и пр. Сошлемся на признание философа XX в. Симоны Вейль: во Франции кардинал Ришелье в свое время «разрушил большую часть нравственной жизни страны», а затем Людовик XIV «с еще большей жестокостью низвел Францию до состояния морального опустошения» (7, с. 120).

Позднее Чаадаев многое пересмотрел. Тот, кто призывал мужественно смотреть в лицо тяжкой исторической правде о России, сам получил отрезвление от революционных событий конца 30-х гг. в Европе. Увидев там «злополучие старого общества», он признал, что Россия была в стороне от Запада по воле свыше: Промысел Божий на время отвел Россию, чтобы она не заразилась грехами Запада. Русский народ сохранил чистоту веры и способен войти в мировую работу с новыми силами, тогда как западные христиане, устав от своей истории, уже не так хорошо трудятся, их сковывают исторические грехи. Социально-политический активизм и культурная работа католиков больше не казались Чаадаеву безупречными. О. Георгий Флоровский писал: Чаадаеву «открывается двусмысленность богатого прошлого, “роковое давление времен”. Именно свобода от западного прошлого, кажется теперь Чаадаеву, дает русскому народу несравненное преимущество в строении будущего, – “ибо большое преимущество иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей”. Теперь он видит именно в России ”народ Божий будущих времен”… “Христианство политическое” должно уступить место христианству “чисто духовному”» (2, c. 248).