Введение в русскую религиозную философию - страница 46

О. Георгий Флоровский писал, что Федоров не чувствовал тайны смерти как приговора за грех. «Смертью умрешь», – сказано не только для наказания, но и для исцеления души. Смерть – часть духовного пути человека, впавшего в грех; душа человека, прошедшего через смерть, уже другая, человек качественно меняется. Для Федорова смерть – это лишь смерть тела, и если воскресить тело, то восстановится человек. «Своеобразие религиозного построения Федорова в том, что созерцательному или аскетическому христианству он противопоставляет “деятельное”… Он идет много дальше. Божественному действию он противопоставляет человеческое. Он благодати противопоставляет труд.

Одно вместо другого… Федоров вдается в исключительность самого крайнего оптимистического пелагианства… Догмат Богочеловечества в системе Федорова совсем не раскрыт» (3, с. 326–327).

В работе Федорова сказался научный оптимизм XVIII–XIX вв. К. Леонтьев увидел в этой эпохе нарастание мрака, а у Н. Федорова наука и техника – двигатель прогресса. По мнению Флоровского, это мечта одинокого человека, «одинокая мечта об общем деле» (3, с. 328). Федоров очень одинок, сколько бы ни писал о соборности. Часто философы пишут о том, чего у них нет. Но могут писать и от глубины своего духовного опыта, чтобы передать его другим.

В его философии отсутствует Христос: именно Он воскрешает, Его воля, Его слово, но все это утрачено. В воскрешении у Федорова нет тайны, нет действия силы Божией. Согласиться с этим невозможно, хотя это и не значит, что нужно перечеркнуть эту философию полностью. В ней есть жажда единства ушедших и живущих, понимание того, что те, кто ушли, имеют право голоса в нашей жизни. Чувство церковной традиции здесь выражено слабо, вместо этого – лишь чувство солидарности с отцами и ответственность за их воскрешение.

Федорова относят к основателям русского космизма. В нем много технического: полеты на другие планеты, овладение биосферой, космосом, пересоздание цивилизации на новых началах. Но дело не только в технике. В русском космизме есть своя правда: признание принципиальной важности антропокосмического единства для решения глобальных и региональных проблем; целостности жизни на Земле (биосферы), рассматриваемой в контексте солнечно-земных и других связей; острое чувство неповторимой ценности и уязвимости земной жизни и опасности бесконтрольной хищнической эксплуатации природы. Есть также понимание того, что человек призван одухотворять мир своим творческим трудом, что он должен стать ведущим фактором космического развития, а это означает, что сам человек должен стать нравственно ответственным за состояние мира (см. 4). Последнее опирается на признание В.И. Вернадским, что человек стал ведущей геологической силой, что он создает «ноосферу» или сферу разума, объединяющую всю интеллектуальную работу по овладению природой, а это ко многому обязывает.

Однако в нынешнем космизме есть претензия создать некий грандиозный синтез знаний научных, философских и религиозно-гностических (в виде «Науки о Жизни»), который давал бы ответы на все современные проблемы, относящиеся к взаимоотношениям человека и природы и к тому, каким должен стать человек будущего и как его воспитывать для будущей экологически сбалансированной и космически настроенной цивилизации. Подобные притязания не принесли убедительных результатов. С этим связана также отходящая далеко в сторону от наследия Федорова тенденция ставить космос выше человека, вплоть до утверждений о божественности космоса: человек должен покорно войти в порядок космоса, подчиниться космическим силам (не естественным, а духовным), не совсем, однако, ясным. В таком случае обесценивается предлагаемая самими же космистами идея, что человек должен вести вперед космическое развитие.