***
Дома Анатолий Антонович, наподобие господина мэра, на полном ходу столкнулся с плодами прогресса, как влетевший в стаю гусей самолет.
– А к кому ты заходил? – спросила Марина, подавая на стол кабачковые оладьи и запеченные бараньи ребра.
– К кому? – как бы недопонял Анатолий, чувствуя, как гусиные тушки выламывают лопатки турбины в левом двигателе.
– Я тебя ждала, посмотрела по чипу, ты часа два провел в шестом корпусе.
Анатолий положил в рот половину оладьи и, двигая челюстями, повел плечом. Дышал он с трудом. Прогресс, обернув горло удавкой, начал потихоньку вытягивать свободный конец.
– К коллеге заходил. Обсудить кое-что… – пробурчал он сквозь кабачки.
– Я и не думала, что у тебя тут кто-то живет, – улыбнулась Марина и пошла поставить чайник. – Я его знаю?
В ее голосе звучало столько искреннего недоумения, что баранина сбилась в горле в комок, вместо того, чтобы растаять на языке. Анатолий ее проглотил и как-то сгорбился над тарелкой. Две независимые картинки в его голове с жестяным скрежетом входили друг в друга, как два сталкивающихся океанских танкера. Вроде и скорость никакая, да из-за массы инерция непреодолимая. На краях картинок заискрило, затлело, потянуло горьким дымом.
– Нет, – сказал Анатолий и снова забил рот оладьями.
Он видел себя могучим, сильным, но опутанным цепями почти до полной неподвижности, вроде иллюстрации к древнегреческому мифу, скажем, о Прометее. Хотя если бы эту картинку вывести прямо у него из головы на принтер и показать людям, многие бы сочли, что скорее он похож на перевязанную для запекания в духовке курицу. Иногда впечатление сильно зависит от угла зрения, конечно. В картинку Анатолия, в образе клюющего печень орла, влезла Марина.
– Все получится? – спросила она. – Ну то, что обсуждали?
Анатолий Антонович подумал, что теперь придется каждый раз объяснять задержки в шестом корпусе. Картинка с цепями разделилась, как амеба, и их стало две. Потом четыре, потом больше. Они выстроились в ряд и стали листаться, как страницы книги, если бывают такие толстые книги с одной и той же иллюстрацией на каждом развороте. Баранина забила пищевод и, кажется, заблеяла.
От полного коллапса Анатолия Антоновича спас хлопок входной двери. В столовую заглянул Эдик.
– Ты где был? – тут же спросил отец.
Прозвучало это неожиданно грозно. Эдик удивился.
– А что?
– А ничего! – жестко обозначил свою позицию Анатолий Антонович. – Хватит по ночам шляться!
Эдик округлил глаза.
– Ты в курсе, что мне двадцать четыре?
Анатолий Антонович не знал в точности, что происходит с детьми, когда они вырастают. Его представление о них начиналось с вида почтительно прислушивающихся лиц и им же заканчивалось. Какого-либо другого выражения детских лиц, а тем более собственного детей поведения, в его мысленной картине не было.
– Но ты все еще сидишь на моей шее!
– Деньги на житье ты уже мне перестал давать, хочешь вообще из дома выгнать?
Ничего такого Анатолий Антонович не хотел. Это было против желанного образа.
– Я хочу знать, где ты бываешь! – попытался смягчить он ситуацию.
– Сядь поешь… – попыталась помочь смягчить ситуацию Марина.
– Тотальный контроль? Большой брат в действии? – не захотел смягчаться Эдик и вздернул, как ему казалось, гордый бунтарский подбородок.
– Что вы кричите опять? – спросила из коридора Вика.
