– Так это и есть твой товар? – в звенящей тишине негромко спросил у вожака. – И куда везешь? Своим детям? Или нашим – в Россию?
Русский командир стоял напротив солнца, старику больно было задирать голову, шейные позвонки давно не давали покоя, да и ответить ему было нечего. Он смотрел, как из рваных пакетов струйкой сыпется на землю сероватый порошок. Мимолетно подумал, сколько стоит эта струйка, которую не остановишь. Вспомнил себя, молодого, в погонах ефрейтора с буквами «СА» – Советская армия. И отчетливо понял, что струйка эта – длиною в его жизнь.
Родин наотмашь ударил вожака пакетом в лицо, разорвал упаковку, размазал героин по губам, глазам второго караванщика. Эта же участь постигла остальных: он бил азиатов пакетами, как боксерскими перчатками, срывал с их голов шапочки, сыпал порошок на бритые взопревшие головы. Пленники покорно, безропотно принимали наказание страшного русского, их била нервная дрожь, они не сопротивлялись, даже когда здоровенный прапорщик стал всем прямо в рот совать героин из рваного пакета. Они надеялись на чудо, что спецназы выместят зло и отпустят...
– Жри, «дух», жри, «дух»! Что ж ты не жрешь? – остановившись, прохрипел Родин.
А Бессчетнов, видно, затеял весь героин высыпать порошок на головы, скормить пленникам, и это, похоже, его забавляло.
Родин, как очнулся, осознал, что этот затянувшийся «спектакль» никому не нужен, что пора уходить. Родин сделал свое дело.
– Все, кончай клоунаду! Бессчетнов! Шевченко! Гасите всех.
– Дерьмо вопрос! – отозвался Бессчетнов.
Шевченко отрицательно покачал головой, Родин не настаивал.
Пленники завыли. Тут встрепенулся, как проснулся, Приходько.
– Командир! Ты не имеешь права расстреливать! Мы должны передать их местным правоохранительным органам.
– Ага, прямо сейчас, – сделал шутовской поклон Родин. – А лучше сразу в – Гаагский суд! А потом они откупятся и снова повезут героин в – нашу сторону. В нашу несчастную страну, Виктор.
Повернувшись к курьерам, Родин вскидывает автомат, тут же расстреливает троих; еще троих срезает Бессчетнов. Караванщики валятся в пыль. Все это напоминает публичную казнь в Китае.
Приходько мрачно смотрит на происходящее. Остальные бойцы – равнодушны.
– А теперь – бурбухайки! – Родин кивнул на осиротевшие автомашины. И тут Иван вспомнил о странном пакете с древними письменами, который лежал на капоте и ждал своей участи. Он взял его, повертел в руках и – бросил в сумку. Любые документы, добытые на операциях, доставлялись в штаб для изучения и анализа.
– Это можно, – пробормотал Шевченко и, выбрав себе головную машину, всадил в бензобак очередь.
С двумя остальными бурбухайками расправились Бессчетнов и Наумов. Автомобили поочередно, как на казни, полыхнули и взорвались.
– А что с этими делать? – мрачно спросил Приходько, показав на расстрелянных. – Может, закопать?
– И где это собираешься делать? – раздраженно отреагировал Родин. – Будешь долбить камни? Не переживай, к утру ими распорядятся шакалы и грифы.
– Не по-христиански это как-то, – поддержал Конюхов.
– Они – нехристи! – отрубил Родин. – Связались с дьявольским зельем и гореть им в геенне огненной.
Сказал – и почувствовал усталость, будто сдвинулись горы, навалились на него всей своей тяжестью; ущелье уже не насмехалось, а угрожающе скалилось – скалами и кручами, зубчатыми вершинами и обрывами. Кто он был такой, что посмел нарушить вечный покой горного края, взялся вершить чужие судьбы, казнить или миловать...
