– Картой кошки, сэр? – в ужасе переспросила она. – Это называется зоологической схемой!
После этого по университету пошли рассказы о тупом студенте-биологе, искавшем «карту кошки».
Доклад мой я начал с того, что нарисовал на доске очертания кошки и стал перечислять ее мышцы. И однокашники тут же меня прервали:
– Все это мы знаем!
– О, – сказал я, – вы знаете? Ну, тогда неудивительно, что я так быстро нагнал вас, четыре года изучавших биологию.
Они потратили кучу времени на запоминание подобных вещей, тогда как их можно было найти и просмотреть за пятнадцать минут.
После войны я каждое лето отправлялся на машине в какой-нибудь новый для меня уголок Соединенных Штатов. А в один год, уже будучи в Калтехе, решил: «Этим летом я отправлюсь не в какое-то новое место, а в новую для меня науку».
Дело было сразу после того, как Уотсон и Крик открыли спираль ДНК. В Калтехе находилась лаборатория Дельбрюка[3], поэтому там работало несколько очень хороших биологов, и Уотсон приехал, чтобы прочитать ряд лекций о кодировании систем ДНК. Я побывал на этих лекциях, затем на семинарах отделения биологии и преисполнился энтузиазма. События тогда в биологии происходили очень волнующие, да и Калтех был чудесным местом.
Я не думал, что мне придется действительно проводить какие-то исследования, и потому собирался потратить время моего летнего визита в биологическую науку на посещения лаборатории – полагал, что буду просто «мыть посуду» и наблюдать за тем, что там делается. Я пришел в биологическую лабораторию, рассказал о моих желаниях, однако Боб Эдгар, молодой доктор, занимавший там какой-то административный пост, заявил, что этого он мне позволить не может.
– Вам придется заниматься настоящей исследовательской работой – как аспиранту. Мы подыщем для вас задачу, – сказал он.
Меня это вполне устроило. Я прослушал курс, посвященный бактериофагам, – нам рассказывали, как с их помощью проводятся исследования (бактериофаг – это вирус, содержащий ДНК и нападающий на бактерии). И тут же выяснилось, что знание физики и математики избавляет меня от множества хлопот. Я знал, как ведут себя в жидкостях атомы, поэтому работа центрифуги никаких загадок для меня не содержала. Знал я и статистику – в мере, достаточной для понимания статистических ошибок, возникающих при подсчете маленьких пятнышек в чашке для выпаривания. Поэтому, пока ребята-биологи старались освоить эти «новые» вещи, я мог изучать собственно биологию.
В ходе курса я познакомился с одной полезной лабораторной методикой, которой пользуюсь и по сей день. Нас научили держать пробирку и извлекать из нее пробку одной рукой (используя средний и указательный пальцы), – другая могла в это время заниматься чем-то еще (скажем, держать пипетку, набирая в нее цианид). Так что теперь я могу держать в одной руке зубную щетку, а в другой тюбик зубной пасты, откручивая, а после прикручивая его колпачок.
К тому времени выяснилось, что бактериофаги могут претерпевать мутации, повреждающие их способность воздействовать на бактерии, – предполагалось, что мы займемся изучением этих мутаций. Существовали еще и бактериофаги, переживавшие вторую мутацию, которая восстанавливала эту их способность. Некоторые, мутировав в обратном направлении, оказывались точно такими же, как прежде. Другие – нет: в их воздействии на бактерии возникали легкие отличия – они работали либо быстрее, либо медленнее нормальных, а в итоге и бактерии росли медленнее или быстрее. Иными словами, «обратные мутации» существовали, однако они не всегда были совершенными – иногда бактериофаг восстанавливал лишь часть утраченной им способности.
