В тот год осень стояла долгая и необычно теплая, ласковая, солнце уже не палило, но грело и землю, и деревья, раскрашивая в красный цвет спеющие фрукты и арбузы под зелеными тонкими корками. Поля еще не утратили своей зелени, а донская вода глубины и синевы. Стога соломы, с торчащими из середины стожарами, устремленными прямо в небо, казались золотыми шатрами из какой-то волшебной сказки. Теплая и жирная земля, виделось, готова была снова рожать. В один из таких дней Даша оставлена была на двух нянек, у которых появилась новая игра – пускать щепочки в кадушках, где отстаивалась и подогревалась вода для полива. Поливать было уже нечего, но по привычке вода все еще наливалась в деревянные бочки, наполовину врытые в землю, и использовалась для разных хозяйственных нужд. Подтянув одеяльце с маленькой сестренкой поближе к игрушечному морю, Анфиса и Раиса приготовились к состязанию, набрав щепочек-корабликов. Малая подтягивалась уже на ручках и ухватилась за край кадушки, пытаясь понять, что там происходит. Визг и смех, и брызги во все стороны!
– А твой утонул! Моя победа! – вопила старшая.
– Не-е! Вон всплыл, а у меня еще есть, и еще наберу, – это Раиса. Отползла от бочки и давай руками возить по земле, отыскивая новые деревянные кораблики.
– А мои все на воде и плывут дальше твоих! Смотри-смотри, а чего ты там ковыряешься? – она тоже нырнула вниз, пытаясь опередить сестру и найти еще хоть одну щепочку.
Маленькая Даша, пользуясь возможностью потрогать водичку и поплюхать в ней ручками, потянулась и неловкое тельце, покачавшись на краешке большой бочки, тихо, почти без шума, нырнуло в темную глубину. Там было плохо, она хотела закричать. И не могла.
Но закричала старшая откуда-то сверху:
– Мамушка, баба, Дашка утонула!
Ей вторила тонким писком Раиса:
– И-и-и-и-и, маманя, мамушка, ое-е-ей!
Пока Рая, голося, вглядывалась в глубину воды и шарила руками, пытаясь обнаружить маленькую сестричку свою, у старшей хватило умишка бежать к дому, крича во всю мочь:
– Ой беда, беда, скорее! Помоги-ите!..
Обе женщины уже неслись к огороду, Нюра добежала до кадушки первой и выхватила свою девочку, свою жалкую, прямо из цепких рук Кощея. Бабушка без звука схватила младенца и перевернула вверх спинкой.
Учить их, выросших на реке и перевидавших всякого: и утонувших, и только захлебнувшихся, что делать с маленькой своей, уже изрядно нахлебавшейся, было не нужно. Через некоторое время, остановив кашель и слезы Даши и рев старших, напуганных до смерти за почти утонувшую сестренку и страшащихся наказания, мать и бабушка не нашли ничего лучшего, как привести трясущихся детей в хату. Посадили за стол, покормили да отправили в кровать. Все разговоры – завтра. А сейчас только – слава Богу!
Все, Дашенька тоже накормлена, уснула у матери на руках, прижата к груди, качается вместе с мамушкой, напевающей-стонущей какую-то новую колыбельную с одним только ритмически повторяющимся звуком: «А-а-а-а, а-а-а, а-а-а-а, а-а-а…», и только снова и снова в перерыве между пением повторялось одно и то же: «Слава тебе, Господи! Жива».
Но происшествие это имело свои долгие последствия. Дашенька стремительно начала худеть и из крепенького младенца превратилась в худенькую бледную малышку, с синими веночками, просвечивающими сквозь светлую кожицу, так что бабушкино прозвище «синежилка» закрепилось за ней надолго. И хвори цеплялись одна за другой. То горло болит, а то кашель бьет, так и боролись с болезнями чаями на травах, медом да малиной пока не выросла.
