«Что за цирк ты устроила? Мне назло, что ли? Тоже мне, знаменитость нашлась, а играть как следует так и не научилась».
Узнав об этой перепалке, я собрал в кулак всю деликатность, отпущенную мне природой, и стал говорить Мордюковой о том, что упрекать известного актера в непрофессионализме это, дескать, все равно что ругать мужика за его половую слабость.
В ответ я услышал:
«Но я же правду ей сказала. Она действительно некоторых актерских азов так и не освоила, потому что нигде не училась. Так, при разных театрах ошивалась».
Елико возможно подбирая слова, я стал развивать мысль о том, что правда о нас самих почти всегда горька, часто невыносима. Поэтому ее стоит дозировать, как-то обертывать, упаковывать или не говорить вовсе. А то скажешь человеку всю правду о нем, а он возьмет да и умрет. И что тогда?
Мордюкова взорвалась:
«Ты кто такой, чтобы учить меня? Ты – сопляк, возомнивший из себя невесть что. Уходи, чтобы я тебя со свечой не нашла!»
От такого лестного предложения мне трудно было отказаться.
Через какое-то время я кружным путем узнаю, что Мордюкова не просто замирилась с Марковой, а при стечении народа встала перед той на колени и повинилась:
«Ну что ты дуешься на меня? Видишь, я на коленях перед тобой. Я же тебя люблю, старая дура! Давай выпьем!»
Пишу письмо Нонне Викторовне, как будто ничего и не случилось. И точно! Она пригласила меня к себе. Поехал я и услышал извинения до того самоуничижительные, что никогда их не обнародую.
Не зря, наверное, Валентин Гафт написал на восьмидесятилетие Мордюковой:
Я, глядя на тебя, молюсь.
От восхищенья вою, плачу.
И до, и после передачи
И удивляюсь, и «дывлюсь».
Ты – красота, спасающая мир,
Ты – простота – венец тайносплетений,
Ты – Бога дочь, ты – жизни эликсир,
Ты – в валенках обыкновенный гений.
Ты – вечносексуальная пыльца,
Ты – саженец – наследница природы.
И нет иконописнее лица, —
В нем соль земли и нежность небосвода.
Да, я люблю тебя давным-давно.
Прости, что я на «ты»,
Но так уж получилось.
Спасибо, Божья милость, за кино,
И за тебя спасибо, Божья милость.
Сказать столь проникновенно мне, к сожалению, не дано. Но я с великой радостью присоединяюсь к каждому слову Гафта. Потому как Мордюкова была и остается одной из самых любимых мной актрис.
За ее Богом данный талант я готов все простить этой женщине, тем не менее с досадой, даже с горечью вынужден констатировать: Нонна Викторовна оказалась трагически несправедливой в большинстве оценок своего первого мужа, героя моего повествования. Я понимаю, насколько неблагодарное, даже вздорное это занятие – выступать этаким третейским судьей в отношениях двух любимых тобой людей, и не буду пытаться этого делать. Приведу суждения тех, кто гораздо ближе знавал и Мордюкову, и Тихонова. А читатель волен выводы делать сам.
Директор фильма «Чрезвычайное происшествие» Григорий Давыдович Чужой:
«Мы с Тихоновым прилетели со съемок из Гагр. На следующий день должны были улетать в Чехословакию. Слава предложил переночевать у него. Приехали, стучим в дверь. Никто не открывает. Сели со Славой на ступеньки, ждем.
Выходит соседка с мусорным ведром и так ехидненько говорит:
«Вы звонче звоните! Нонночка дома, только у нее гости».
Звоним настойчивее – глухо!
Тогда Слава говорит:
«Теперь я точно не уйду отсюда».
Опускаемся опять на ступеньки, курим. Через некоторое время открывается дверь, на пороге – улыбающееся «лицо кавказской национальности». Нонна в накинутой на голые плечи шали обнимает его, целует и что-то шепчет на ухо. Но, увидев нас со Славой, бледнеет. Слава молча проходит в квартиру, собирает вещи и так же молча выходит».
