Он любил её какой-то непонятной звериной любовью. Он без неё не мог, но при этом, не брезговал и другими женскими прелестями. Свои похождения он называл репетициями, совещаниями, спектаклями. Мог засидеться допоздна, а потом мчался в свою берлогу и засыпал на большой Вериной груди, как младенец в объятиях матери. Однажды он попросил покормить его материнским молочком. Вера рассмеялась, расстегнула кофточку:
– Кушай, моё дитятко… – в её голосе было столько нежности, что он расплакался.
– Ве-е-ра, что ты со мной делаешь? Каким зельем опоила ты меня, дочь цыгана? Каким заговорам научила тебя мать-травница?
– Меня научили любить всем сердцем, Миша. Любить и зла не таить.
– Люби меня всегда, Вера. Люби…
Никогда ни одной из женщин он таких слов не говорил. Женщин у него было много, очень много. Он вначале считал их, а потом бросил. Надоело. Рос Миша без родителей. Они рано разошлись, оставив его на попечение бабушки по материнской линии. С шести лет воспитанием внука занималась Елизавета Петровна. Занималась, это громко сказано. Она смотрела, чтобы Мишенька был сыт, одет и долго не бродил по улицам. Школа для мальчика стала спасением. Молоденькая учительница его жалела, обнимала, целовала в лоб. Он прижимался к ней теснее, теснее, пытаясь ощутить забытое материнское тепло. Ему верилось, что его мамка такая же красивая и тонкая, как эта учительница Антонина Семёновна. Это она сказала, что Миша на Лермонтова похож, да и зовут его Михаил Юрьевич. Он посмеялся, а потом часто представлялся: Лермонтов, поэт.
Мамку свою Миша увидел, когда ему исполнилось десять лет. Встреча его разочаровала. Старуха, которая бросилась его целовать, не имела ничего общего с Антониной Семёновной. Миша отшатнулся от неё.
– Кто ты? Ты не можешь быть моей мамкой. Ты – чужая…
Она закрыла лицо ладонями, опустилась на стул.
– Зачем ты так, Мишенька, – пожурила его бабушка. – Годы никого не щадят. Посмотрим, каким ты станешь, когда вырастешь.
– Мама, он прав, – старуха открыла лицо. Оно почернело ещё сильнее. Мише стало её жалко. – Я не имею права называться твоей мамкой, потому что бросила тебя. Прости. Я не прошу любить меня, как мать. Люби меня за то, что я дала тебе жизнь.
«Люби меня за то, что…» – он эти слова запомнил и частенько потом повторял. Мать умерла через пару лет. У неё была неизлечимая болезнь. Бабушка Мишу на похороны не взяла, чтобы не травмировать психику ребёнка. О том, как происходит погребение усопших, Миша узнал уже в зрелом возрасте. Обряд погребения его оставил равнодушным. Серо-синий покойник лежал в деревянном гробу на белоснежной подушке в красивом чёрном костюме. Из-под белой простыни, прикрывающей его наполовину, торчали блестящие носы чёрных ботинок. Руки были скрещены на груди, в них догорала тонкая восковая свеча. Воск капал на бумажку, в которую, как в юбочку была обёрнута свеча.
Свет был в комнате приглушён, зеркала завешены тёмной тканью. Бабы выли, причитали, священник нудно бубнил непонятные Михаилу слова. Театр. Скучно. Душно. Михаил рванул ворот рубахи, вышел на воздух. Зачем такой обряд? Три дня сидят вокруг гроба и воют. Для чего?
– Провожают в дальний путь, – пояснила одна из плакальщиц. – И пятаки на глаза нужно положить обязательно, чтобы покойный мог расплатиться с лодочником, который его на ту сторону повезёт…
– На какую ту сторону? – не понял Михаил.
